– Да, поступал на журфак, сочинение провалил, у меня плохо с русским языком.

– А я тоже на курсы туда ходила, подготовительные в МГУ, когда на стройке работала. Такая обстановка была на работе, хотелось другого общения, с кем-то поговорить, чтобы не отупеть...

– Я мечтал быть журналистом.

– Ну вот я работаю журналистом, а МГУ не заканчивала.

– Сейчас так можно, – Басаев повернулся в профиль, – тогда было нельзя. И с деньгами у меня тогда было плохо...

– А ты хотел быть фотографом или пишущим?

– Пишущим... Ты в ФСБ мои фотографии сдаешь?

– А чего их сдавать? Они сами из газет сканируют...

– Почему твой муж тебя сюда отпускает?

– А у меня нет мужа...

– Выходи замуж здесь. Здесь неженатых полно.

– Спасибо, я лучше в другом месте поищу, – нажимает на кнопку. Кры-ы-ык.

– Сейчас война закончится, и надо серьезно заниматься этим вопросом – нацию восстанавливать. Столько населения погибло... Тебя кто-нибудь в Москве обижает? – Он снова повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза.

– А что?

– Я наказать могу... У меня руки длинные...

– Машка у меня пропала... Вот если бы ты помог ее найти?

– Какая Машка? – напрягается Басаев.

– Кошка моя... Приезжаю из командировки, а Машки нет. Машка, она умная такая, каждый вечер меня на остановке с работы встречала. Спрашиваю соседей, где Машка. Говорят, сосед убил. Урод...

– А кто этот сосед?

– Че-че-нец...

– За что он Машку убил?

– Я уезжала, она гадила в коридоре.

– Это плохо – то, что гадила.

– Зато она мышей ловила. Там мышей было полно. Теперь опять заведутся.

– Я разберусь с этим вопросом.

– С мышами?

– С чеченцем. А вот за кошку – не обещаю.

Наташа снова нажимает на кнопку.

– Встань вот так... – она подходит, протягивает руку, дотрагивается до его локтя, желая развернуть к окну.

– У-бе-ри...

– Что? – леденеет Наташа.

– Руку у-бе-ри и не смей ко мне прикасаться. Газ-зза-ват идет, жена не смеет ко мне притрагиваться. Ты – чужая женщина – не прикасайся ко мне.

– Хорошо, прости меня, я хотела просто повернуть к солнцу. Я больше не буду. Только не кричи на меня...

– Я на тебя не кричу. Ты не знала. На первый раз тебе прощается. Но мне придется много молиться. Второй – не прощу.

Он действительно на нее не кричал. Никогда не кричал, но повторять не любил, это она уже усвоила.

– Скоро мы отсоединимся от России, у нас будет своя независимая страна, – спокойно сказал он. – Пригласим сюда англичан, американцев – восстанавливать города. Детей пошлем учиться за границу, чтобы чеченцы стали самой умной нацией.

– Никто вам этого не даст, – осторожно вставила Наташа. – Вы сюда сразу НАТО позовете.

– Да, позовем.

– Вот и не даст вам Россия независимости.

– Посмотрим, – Басаев поглядел в окно. – Посмотрим, – повторил он. – Мы скоро в Москву придем и устроим там то, что Россия устраивает здесь.

– Что?

– Будем дома взрывать.

– Но там люди, они ни в чем не виноваты. Там люди и дети...

– Наши люди и дети тоже ни в чем не виноваты...

Наташа навела объектив на лоб. Прицелилась. На лоб Басаева упал блик. Нажала на спусковую кнопку.

– Посмотрим...

Пройдет время, и она будет снимать работу спасателей на оставшихся после взрывов завалах по улице Гурьянова в Москве. Снимать и думать – а кошку он тогда пожалел.

Ведено облетела новость – российские войска взяли Шали. Соседнее село Элистанжи уже бомбили. В Ведено ждали небывалого обстрела. По каким-то одним жителям известным подсчетам, он должен был начаться через неделю. Они укрепляли подвалы. Говорили, в первую очередь будут бомбить комендатуру. От дома Розы до комендатуры было рукой подать.

Мальчишки бегали по пыльной дороге, зажав под мышками обрезки металлических труб. С виду ничего не изменилось, но в воздухе пахло по-другому. Казалось, горы плотнее сомкнулись вокруг села, становясь на его защиту, и даже старая крепость подобралась, ощетинилась зубцами мшистых камней. Ведено жил в ожидании обстрела.

– А вас сегодня по телевизору показывали! – пробежали мимо нее мальчишки, поднимая столб коричневатой пыли.

– Тра-та-та-та! – доносились звонкие детские голоса. – Тра-та-та-та!

– И-и-у, и-и-у... Дж-ж-ж-ж!

– Ты убит! Убит!

– Ребята! – обернулась Наташа. – Кого показывали, не поняла!

– Вас! – закричали мальчишки. – Сказали, что вы пропали!

«Ерунда какая-то», – сказала Наташа про себя и пошла дальше – к главному редактору газеты «Ичкерия», как велел ей Басаев.

С ней поравнялся боевик, незнакомый, но не раз встреченный во время прогулок по селу.

– Тебя по телевизору показывали, – обратился он к ней.

– А что сказали? Не поняла...

– Сказали, что давно не выходишь на связь, что пропала, сказали.

«Бред какой-то, – думает Наташа, поворачивая в сторону комендатуры. Не могли ее объявить в розыск – некому. Она всего три недели в Ведено, предыдущие поездки длились не меньше, но никто ее не искал. Она давно не звонила в Москву, потому что в Ведено не было телефонной связи, в Москве это должны понимать. Впрочем, откуда Москве знать, что тут нет телефона... Но ведь и прежде она не давала о себе знать... Бред какой-то. Но не сговорились ведь они – мальчишки и боевик!»

Заходит в комендатуру, поднимается на второй этаж. На подоконник не смотрит – принципиально.

«Тук-тук-тук».

– Заходите!

– О, Наташа! – приветствует ее Ширвани. – Собирался за тобой посылать. Тебя по телевизору показывали.

– Серьезно?

– Правда. В «Новостях» показывали. Сказали, что ты пропала. Они там не знают, что ты у нас в Ведено приписалась. Тебе надо туда сообщить, что жива.

– Ладно, придется ехать в Назрань.

Придется ехать в Назрань ради одного звонка. В первую очередь нужно позвонить матери. Та, наверное, перепугалась, увидев ее фотографию в «Новостях», и теперь шумит большой грудью на всю квартиру. Ее фотография... Интересно, какую показывали? Страшную или красивую? Нужно снять себя красиво и передать фото во все редакции, которые в будущем могут ее искать через телевизор. Чтобы вся страна знала, какая она, Наташа, красивая. Жаль, в полный рост не покажут.