с застрявшей в чаще ланью. Мама всегда смотрела так, когда жизненные обстоятельства загоняли ее в западню, когда она не могла вовремя отправить чек кузену Ральфу, когда была вынуждена принимать кредиторов. – Миссис Филлипс прислала вам с Розамундой подарки.

Я догадывалась, что произошло. К тому времени, как миссис Филлипс принесли завтрак, она уже давно не спала и велела немедленно позвать тетю Лили; а когда тетя Лили прибежала к ней, моргая и зевая в капоте и бигудях, она отправила ее купить подарки этим ужасным детям, отнести их к ним домой и позаботиться, чтобы они пришли, непременно пришли, после обеда.

– Но, право же, я не могу позволить вам их принять, – продолжала мама, чуть не плача. – Они слишком хороши.

– О, полно вам, – защебетала тетя Лили, – это всего лишь пустячки, которые, как мы подумали, понравятся вашим смышленым деточкам.

– Нет, они слишком хорошие, – настойчиво возразила мама, а тетя Лили не менее настойчиво ответила:

– Что проку от везения мистера Филлипса в Сити, если мы не можем сделать нечто подобное, когда захотим?

Мама вздрогнула и замерла.

– Эти вещи необычайно красивы, – сказала она. Мама старалась изо всех сил, но любой член ее семьи понял бы, что дары миссис Филлипс кажутся ей крайним проявлением безвкусицы, бахвальства и бессмысленного расточительства. – Но, видите ли, нам везение не сопутствовало, и мы не можем отблагодарить вас за вашу щедрость. Я не могу позволить, чтобы миссис Филлипс дарила моей дочери и дочери моей кузины столь ценные подарки, когда у нас нет для Нэнси ничего. Это было бы…

Но тетя Лили вклинилась в мамины причитания и тоже запричитала. На секунду ее брелоки, браслеты и огромная шляпа затрепетали от страха.

– Моя сестра будет так расстроена, если мне придется вернуть эти подарки.

Мама смягчилась.

– Если хотите, мисс Мун, я сама объясню все вашей сестре, – предложила она. Ее большие глаза сверкнули на меня, вопрошая: зачем ты втянула меня в препирательства с этой вульгарной и глупой женщиной, такой жалкой, что я даже не могу быть с ней беспощадной, которая навязывает нам эти нелепые подарки и не дает мне вернуться к постели Ричарда Куина? Вслух она сказала примерно то же самое, но в более сдержанной форме: – Но, боже правый, как так получилось? Почему на той большой вечеринке вам приглянулись именно эти две девочки? – На мгновение ее озарила догадка: – А, Роуз сыграла на фортепиано?

– О нет! – отозвалась тетя Лили с готовностью человека, который при всем желании не сумел бы сказать неправду. – Нечто получше. Кто угодно может играть на фортепиано. Я и сама играю. Всё на слух, я совершенно не умею читать ноты. Это не произвело бы на меня такого большого впечатления, я умею импровизировать еще с тех пор, как была маленькой девочкой, – добавила она и вдруг улыбнулась Розамунде и мне, чтобы воскресить предполагаемую сильную симпатию между нами.

– Нечто получше! – в замешательстве повторила мама. – Это не произвело бы на вас такого большого впечатления!.. Что же в таком случае произвело?

Я прониклась великим трепетом и восхищением перед мамиными детективными способностями.

– Я показала фокус с чтением мыслей, – призналась я.

– О Роуз! – простонала мама.

– Это был пустяковый трюк, – сказала я. – Я брала лица девочек в ладони, просила их загадать число и произнести его про себя, а потом отгадывала то, что они загадали.

Я не помнила, чтобы Констанция когда-нибудь бросила в мою сторону хоть один недобрый взгляд, но сейчас она смотрела очень холодно; а мама застыла, замкнувшись в своем гневе.

– Что ж, простите, если я сказала что-то лишнее, – нарушила молчание тетя Лили. – И мне жаль, если из-за меня у бедной крошки Роуз будут неприятности. Но чтение мыслей. Чего ж тут дурного. То есть я не вижу в этом ничего дурного.

Смирение, с которым она исправила себя, растопило лед маминого гнева. Она мягко объяснила:

– Да, если это фокус, то от чтения мыслей нет никакого вреда. Но…

– Но это не фокус, – перебила тетя Лили. Смутившись, она опустила взгляд на свои черные ажурные чулки и туфли на высоких каблуках и пошевелила ступнями, словно желая разглядеть их под разными углами. Затем она подняла голову и произнесла хитро и даже дерзко: – Но это был не фокус. Я за ней наблюдала. Непохоже, что ваши деточки работали вместе и подавали друг другу знаки, как люди в мюзик-холлах. Ваша дочь все делала сама. У нее дар, да, многие называют это даром.

Мама вздрогнула, словно услышав нечто невыносимо вульгарное.

– Беда в том, что люди, которые занимаются такими вещами, впоследствии переходят к вещам посерьезнее. К предсказаниям судьбы. К вращению стола. К спиритизму.

– Ну так а что ж в этом плохого? – спросила тетя Лили. – Я имею в виду предсказания судьбы. Остальное меня не интересует. Я не хочу иметь ничего общего с духами. Но предсказания судьбы… Когда не знаешь, что тебя ждет, то жизнь может сложиться очень счастливо либо так, что не для чего и жить. Так что ж плохого в том, чтобы выяснить, как все обернется?

Надежда затмила своим сиянием все яркие краски на ее лице. Мама и Констанция посмотрели на тетю Лили с каким-то нежным ужасом, и мама мягко сказала:

– Но это дурно.

– О, согласна, может, и так, но не хотите же вы сказать, что, по-вашему, это настолько дурно, что и заниматься такими делами не следует? – возразила она. – Разве вы никогда не гадаете на чайных листьях? – Мама и Констанция покачали головами. – Ну, вы странные. Совершенно безвредное занятие. Чем могут навредить чайные листья и карты? Разве есть что-то безобиднее этого небольшого развлечения?

– Если это всего лишь небольшое развлечение, то почему вы так жаждете его? – спросила мама.

Мне показалось, что тетя Лили вот-вот заплачет, и я повернулась спиной к комнате и выглянула на дорогу. Я услышала, как Констанция произнесла со свойственной ей внушительной чопорностью: «Это дурно. Римские католики запрещают таким заниматься, и я считаю, что они правы», а мама с жаром добавила: «Если настоящее и будущее разделяет стена, то не нам ее ломать». Потом по дороге с грохотом подкатила двуколка. Вышла миссис Филлипс. Она не могла больше ждать. Я задумалась, усугубит ли ее визит положение или исправит его. В любом случае он мог ускорить развитие событий, поскольку она посмотрела на извозчика, сидевшего на козлах под поднятым верхом, и сказала ему что-то, но не протянула плату. По меркам нашей семьи наемные двуколки были так дороги, что, как я думала, ни один здравомыслящий человек не заставит извозчика долго ждать, поэтому казалось само собой разумеющимся, что она и ее сестра скоро уедут. А значит, мне предстояло остаться один на один с маминым гневом. Тем не менее я не хотела, чтобы визит миссис Филлипс затянулся надолго.

Поговорив с извозчиком, она встала на тротуаре под фонарным столбом напротив наших ворот, там, где до сих пор непогашенный свет горел желто и нелепо, и жадно уставилась на дом. Мне захотелось высунуться из окна и крикнуть ей, что это наш дом и нечего так на него таращиться. Извозчик смотрел на нее сверху с самодовольством и одобрением, подкручивая усы. Извозчики двуколок всерьез считали себя одновременно приверженцами и ценителями элегантности. Они всегда нарядно одевались – этот прицепил бутоньерку, хотя стоял декабрь, – и любили, чтобы им хорошо платили. В ту пору все высокие женщины вызывали восхищение, а миссис Филлипс была очень высока и, бесспорно, элегантна. В дорогу она надела бордовую касторовую шляпу с хохолком из более темных перьев, бордовое пальто и юбку. Юбка эта сильно расширялась книзу, касалась подолом земли и представляла собой треугольник, верхушка которого приходилась на ее туго затянутую талию. С ее плеч до колен ниспадала темная меховая пелерина, а руки по локоть утопали в муфточке из того же меха. Темные оттенки платья и мехов и смуглая кожа делали ее частью всего того недостойного, что свойственно зиме, – речь не о холоде, не о дожде, а о