Для людей, которые не заслуживают владения миром, либо кто недостоин своего творца (полностью разорвал связь с окружающим и отринул себя), либо достоин космоса (привнес порядок и меру единства в раздираемую противоречиями недисциплинированную человеческую личность; это несколько проще), – мир, с духовной точки зрения, будет крайне опасным местом.

Единство нирваны и сансары проистекает из природы вселенной, однако полностью осознать или непосредственно ощутить этот факт способны лишь те, кто достиг высокого уровня духовного развития. Когда обычные, заурядные, «невозрожденные» люди принимают этот факт на веру и действуют, исходя из него, они, получается, только навлекают на себя невзгоды. Жуткие примеры антиномианизма предупреждают нас о том, что может произойти, когда мужчины и женщины применяют на практике сугубо умозрительную, по-настоящему не осознанную теорию, что все есть Бог, а Бог есть все. Не менее угнетающей, чем проявления антиномианизма, представляется «целиком упорядоченная» жизнь добродетельных граждан, которые из всех сил стараются жить в святости, но на самом деле понятия не имеют, что такое жизнь подлинного святого. Доктор Оман в своей книге «Естественное и сверхъестественное» немало рассуждает о том, что «примириться с мимолетностью – значит узреть вечность», а в недавно опубликованной работе «Наука, религия и будущее» каноник Рэйвен[316] хвалит доктора Омана, которому удалось изложить принципы богословия, не содержащие неразрешимых противоречий между природой и благодатью, наукой и религией, вследствие чего мир ученого и мир богослова кажутся слитыми воедино. Все это вполне согласуется с даосизмом, дзен-буддизмом и такими христианскими поучениями, как Ama et fac quod vis[317] святого Августина и советом отца Лаллемана[318] теоцентричным созерцателям идти в мир и действовать, ибо истинное добро порождается только соответствующими поступками. Но ни доктор Оман, ни каноник Рэйвен не указывают достаточно четко, что ощутить непосредственно единство природы и благодати, нирваны и сансары, вечного исчезновения и самой вечности могут только те люди, которые выполнили определенные условия. Fac quod vis во временном мире, но уже после того, как обучился бесконечно трудному искусству всем разумом и сердцем любить Бога и ближнего, как себя самого. Тот, кто не овладел этим искусством, становится преступником, либо эксцентриком-антиномианистом, либо человеком, ведущим благонамеренную и добропорядочную жизнь, но не оставляющим себе времени разобраться в природе и в благодати. Евангелия недвусмысленно говорят о процессе, посредством которого – и только его одного – человек может обрести право жить в мире как в собственном доме: он должен полностью отказаться от самости, предаться абсолютному умерщвлению «Я». Сам Иисус в некий период Своей земной жизни как будто перенес суровые испытания – духом и телом. Сохранился рассказ о Его сорокадневном посте и словах, явно основанных на личном опыте, что определенных демонов может изгнать лишь тот, кто постится не менее усердно, чем молится[319]. (Кюре д'Арс, знаток чудес и телесных епитимий, познавший оные на личном опыте, уверен в наличии тесной связи между суровыми испытаниями плоти и способностью побудить сверхъестественные силы ответить на обращенную к ним мольбу.) Фарисеи корили Иисуса за то, что «ест и пьет», что «друг мытарям и грешникам»[320]; они то ли не знали, то ли пренебрегали тем фактом, что ранее новый пророк соперничал с Иоанном Крестителем в физическом укрощении плоти и упражнялся в укрощении духа, которое постоянно проповедовал. Образ жизни Иисуса фактически соответствовал образу жизни того идеального мудреца, чей путь прослеживается в картинах с десятью быками[321], столь популярных среди дзен-буддистов. Дикий бык, олицетворение «невозрожденной» самости, загоняется в ловушку, его вынуждают изменить направление движения, приручают и в конце концов превращают из черного в белого. Процесс обновления заходит настолько далеко, что на некий срок бык вообще исчезает, и на картине остается лишь полная луна, символизирующая Разум, Таковость, Основу. Впрочем, это еще не все. Затем пастух возвращается в мир людей, восседая на своем быке. Теперь он любит, причем так сильно, что отождествляет себя с божественным предметом любви, и потому волен творить все, что ему хочется: его желания отныне совпадают с желаниями мироздания. Сидя рядом с пьяницами и мясниками, он заодно с другими становится буддой. Он полностью примиряется с мимолетным и в результате этого примирения открывает вечное. Но обычные, заурядные, «невозрожденные» люди примиряются с мимолетным только тогда, когда потворствуют своим страстям, поддаются искушениям и получают от них удовольствие. Если сказать им, что мимолетное и вечное – одно и то же, и при этом немедленно не представить доказательства, такой шаг будет роковым, ибо на самом деле эти явления сходны между собой лишь для святого; история не знает случаев, чтобы святым становился тот, кто на заре своей деятельности вел себя так, словно мимолетность и вечность, природа и благодать совершенно различны и во многих отношениях несовместимы. Путь к духовности всегда узок, словно лезвие бритвы, и ведет между двумя пропастями. С одной стороны лежит опасность бегства от реальности, а с другой зияет опасность удовольствия от того, что надлежит использовать только в качестве инструментов или символов. Стихотворная подпись под последней из картинок о десяти быках гласит:

Как много шагов сделал я совершенно ненужных,

Чтоб назад возвратиться к истоку.

Уж лучше слепым и глухим оставаться с начала!

В жилье настоящем своем пребывая,

Я равнодушен к тому, чего нет и что есть —

Вот река, что течет безмятежно,

Вот красные цветы…

Сначала истина ясна. Уравновешенный, в молчанье,

                   я наблюдаю форм распад и форм объединенье.

Тому, кто не привязан к форме, реформа не нужна[322].

Способы, которыми достигается главная цель человека, будут подробно описаны в главе «Укрощение самости и отчуждение». Текущая же глава посвящена в основном укреплению воли. Но сильная воля должна сочетаться с не менее сильной дисциплиной сознания. Необходимо преобразование, внезапное или постепенное, не только сердца, но также всех чувств и воспринимающего разума. Ниже приводится краткое описание «метанойи», как греки называли полную и радикальную «смену разума».

Наиболее систематизированное изложение этой темы приводится в индуистских и дальневосточных формулировках Вечной Философии. Описывается процесс осознанного разграничения между самостью и «Я», тождественным Брахману, между индивидуальным эго и лоном Будды, или Всемирным Разумом. Итогом этого различения становится более или менее внезапная и полная «смена» сознания, возникновение состояния «не-разума», которое можно охарактеризовать как освобождение от воспринимающей и мыслительной привязанности к эго-принципу. Это состояние «не-разума» существует на тончайшей грани между беззаботностью обычного чувствующего человека и чрезмерно отчаянным усердием фанатика, жаждущего спасения. Чтобы достичь этого состояния, человек должен ступать осторожно, а для его