Стремясь собрать материал на эту безусловно значимую, представлявшую общественный и человеческий интерес тему, Флоренс Харпер стала искать больницы, где могли принимать погибших. Вначале она направилась к больнице, находившейся поблизости от ее гостиницы, – большой городской больнице на Фонтанке. Не зная, где найти морг, она проследовала за двумя плачущими женщинами через двор «к группе отдельно стоявших строений, которые представляли собой обыкновенные сараи». Она поняла, что это морг, увидев крест на дверях. «Внутрь тек непрерывный поток людей», и она присоединилась к ним. «В молельне так высоко, насколько только это было возможно, были сложены гробы, они заполняли все помещение; некоторые гробы были окрашены в белый цвет, другие были сколочены из неокрашенной сосны». Она даже не пыталась сосчитать их, поскольку «это было слишком мучительно». Когда она посмотрела через окно в соседний сарай, ее глазам предстала еще более тяжелая картина: «прямо рядом с оконным стеклом, с другой стороны, лежало то, от вида чего я просто вздрогнула и отшатнулась». Это было полностью одетое тело крестьянина, «вся грудь которого была разворочена». Его руки были подняты, «словно он защищался». Труп был весь в крови, от шеи до пояса. Его тело не обмывали, и «оно, окоченевшее, лежало там в таком виде, в каком было подобрано»{511}.

К счастью, в результате холода многие непогребенные тела, которые видела Флоренс Харпер, сохранились, однако они застыли в гротескных, неудобных позах. Вдоль трех сторон сарая взору Харпер предстали груды неподвижных, грязных, окровавленных тел, мужских, женских, детских; они были свалены в том виде, «в котором были подобраны»: скрюченные, вытянувшиеся, всякие. Рядом с этим сараем находился другой, а затем еще один, в котором лежало еще больше тел. В большом подсобном помещении напротив она насчитала 150 сваленных тел. Пришедшие переворачивали их, ища своих близких, пытаясь узнать их. «Одно тело в полицейской форме было изуродовано до неузнаваемости, – вспоминала Харпер. – Этого человека забили до смерти». Лишь на немногих была какая-либо обувь: во время войны она представляла собой большую ценность, и ее стаскивали с мертвых в первую очередь. Поскольку похоронить предстояло слишком многих, гробов не хватало, и когда люди опознавали мертвых, они обычно прикрепляли к ним записку с именем и просьбой пожертвовать денег на похороны. Тот, кто бывал в этих импровизированных моргах, оставлял на трупах несколько копеек. Только позже, посетив еще один больничный морг, где все тела были должным образом обмыты и уложены, как восковые фигуры, Харпер наконец осознала весь мрачный ужас такого количества погибших{512}.

Планировались большие общественные похороны жертв революции (вернее, тех, чьи тела еще не забрали и не похоронили родственники), но эти планы трижды переносились, поскольку Временное правительство и Петросовет опасались, что в отсутствие полиции, способной обеспечить порядок на таком крупном мероприятии, оно может спровоцировать контрреволюционные выступления{513}. Ожидалось, что на улицы выйдет миллион (или даже больше) человек, что может привести к серьезным беспорядкам, учитывая то «возбужденное состояние», в котором находились массы{514}. В конце концов дата была определена: четверг, 23 марта. Многие предлагали захоронить погибших перед Зимним дворцом, однако в итоге было решено сделать это посередине старого исторического плаца, известного как Марсово поле. С одной его стороны располагались казармы Павловского полка, фасад здания которых был украшен многочисленными колоннами, а также британское посольство и Мраморный дворец, с другой стороны – Летний сад{515}.

Стояла такая стужа, что оказалось невозможным копать землю вручную, и для подготовки достаточно большой братской могилы, располагавшейся поперек плаца, использовали динамит. Клод Анэ побывал на этом месте, когда оно было подготовлено к захоронению{516}. Напротив возвышались деревья Летнего сада, «чернея длинными и тонкими ветвями»; над головой было серое небо с тяжелыми тучами. Бросалось в глаза «большое желтое пятно» – выкопанная для братской могилы земля. «Вокруг могилы развевались на ветру черно-белые флаги, некоторые из них были украшены зелеными гирляндами и цветами. По периметру на выделенном пространстве были установлены большие красные плакаты». В центре для членов правительства и почетных гостей (чтобы им было удобно наблюдать за церемонией) был воздвигнут помост, задрапированный в красную ткань{517}.

Незадолго до начала похорон внезапно началась весенняя оттепель, и улицы Петрограда превратились в реки грязи и слякоти; накануне траурного мероприятия часть Невского проспекта представляла собой «просто озеро». Наступило 23 марта (этот день был объявлен национальным праздником, «праздником Великой Русской Революции»), промозглое и мрачное{518}. Дул ледяной ветер, грозя нанести много снега, низко висело тяжелое от туч небо. Около десяти часов утра из разных районов города медленно начали двигаться шесть траурных колонн, которые должны были сойтись на месте захоронения на Марсовом поле. Однако посмотреть на траурное мероприятие вышло так много народа, а сама церемония была такой громоздкой, что некоторым процессиям с гробами иногда приходилось на несколько часов останавливаться, чтобы позволить двигаться другим{519}. Городское движение прекратилось, весь Невский проспект «от одного конца до другого был запружен зеваками», стоял лес флагов и черно-красных транспарантов с лозунгами: «Вечная память павшим борцам за свободу», «Павшие за свободу – герои», «Да здравствует Демократическая Республика». Всем участникам траурных процессий были выданы специальные билеты, чтобы они смогли попасть в свои похоронные колонны и пройти к месту захоронения на Марсовом поле. В каждой колонне было шестнадцать рядов по восемь человек, во главе колонн шли студенты с белыми жезлами, поднимая и опуская их, чтобы показать, что необходимо остановиться или двигаться дальше. «Порядок и дисциплина были, как у войск на марше, и даже подготовленные солдаты не могли промаршировать лучше», – отмечал один из французов, ставший очевидцем траурного мероприятия{520}. Эмоциональный подъем был весьма высок. «Длинные колонны были охвачены скорбью», – отмечал один из англичан; весь город в тот день, казалось, «превратился в огромный собор»{521}.