– Полегчало? – усмехнулась Ульяна.

– Нет. Мне никогда никто не отказывал. Только ты. И я не могу этого вынести.

Она положила ему руки на плечи и, взглянув в глаза подумала: что бы произошло, если бы он хотя бы раз сказал ей несколько теплых слов. Нет, не те, что обычно, не о том, что он ее безумно хочет всюду и везде. Но признаваться в любви, ах, как это было не в стиле Пяткова, борца за справедливость, разоблачителя сильных мира сего, несгибаемого, как гвоздь. Такой не мог сдаться женщине, да и сейчас признавался лишь потому, что все кончалось, кончалось в любом случае.

– Тогда уезжай, Олег, – мягко произнесла Ульяна. – И, знаешь… Я бы могла тебя попросить, чтобы ты моих родных не травмировал и весь этот бардак, что наснимал, уничтожил, но ты ведь этого не сделаешь, верно?

Пятков неприятно ухмыльнулся и тоже посмотрел ей в глаза:

– Я тебе желаю здоровья, Ульяна. Надеюсь, что у тебя все кончится хорошо.

– Пятков, ты даже попрощаться не можешь по-человечески, – вздохнула она. Пятков скупо кивнул и пошел прочь, в сторону вокзала, где была единственные в городе гостиница и ресторан.

– Интересно, куда пойдут деньги, которые они для тебя собирали. Он же ни слова не сказал, – сказала незаметно подошедшая Лерка. Ульяна вздрогнула и схватилась за сердце.

– Подслушивать нехорошо.

– Нехорошо, – согласилась подруга. – А что делать? Кстати, билет я поменяла, отбываю вместе с тобой. А эти упыри пусть хоть сдохнут в вашем гадючнике. У меня всего один вопрос: что мы теперь-то будем делать?

– К ментам пойдем, – серьезно сказала Ульяна. – Лешку вызволять, пока еще можно.

Идти до отделения полиции было всего ничего. За пятнадцать лет оно так и не переехало в другое, более приличное здание. Приземистый домик из белого кирпича, с покосившимися, расходящимися в разные стороны стенами, выглядел на редкость неухоженным. Щели в межстенье заделали монтажной пеной, и она торчала оттуда неаппетитными желтыми сталагмитами.

Поодаль, зарослях акации, выхаживала неясная фигура, то замирающая, то вновь мельтешащая туда-сюда. При приближении Лерки и Ульяны фигура замерла и притаилась за стволом ивы. Лерка покосилась на таинственного соглядатая с неодобрением, но ничего не сказала, только толкнула подругу в бок, мол, смотри, но та лишь отмахнулась, не до шпионов.

Уже подойдя к отделению, Ульяна поняла, что недооценила Лешку, и в принципе волновалась совершенно зря. Он как раз выходил из домика в компании пузатого чина в полковничьих погонах, а тот, обстоятельно тряся ему руку, сконфуженно приговаривал:

– Алексей Николаевич, вы уж простите моих охламонов. Дело такое, служба… К тому же звезды эти, сами понимаете… Вони поднимут до потолка. Пусть думают, что мы на их сигналы прореагировали. Уедут, мы дельце-то и закроем, будто его не было…

– Будто не было? – грозно переспросил Лешка.

– Да не было, не было, – замахал руками полковник. – Так, галочку поставим, а потом к хренам в мусорку. Погодите, пока москвичи уедут…

Тут полковник увидел Ульяну и Лерку, крякнул, кашлянул и стал выразительно подмигивать Лешке, и дергать головой, как отгоняющая мухоту лошадь. Лешка обернулся, увидел обеих дам и нахмурился, а потом, выдернув свою руку из цепких лап полковника, подошел ближе.

– Чего пришла? – хмуро спросил он.

– Тебя спасать, – просто ответила Ульяна. Лешка криво усмехнулся.

– Я тебя просил?

– Нет, – уныло ответила она. – Не просил. Ты бы и не стал. Ты ведь все сам решаешь, верно? Только, может быть, иногда это неправильно, Леш? Может, иногда надо о чем-то попросить?

– Ты тоже все сама, – сварливо сказал он.

– Я о себе и говорю.

Лерка деликатно отошла в сторону, уселась на сваренный из железных труб заборчик, рядышком со стендом: «Внимание, розыск», лихо закурила и, в качестве развлечения, бросила долгий зазывной взгляд на торчащего на крыльце полковника.

Лешка стоял рядом, засунув руки в карманы джинсов, и раскачивался, с носка на пятку, с носка на пятку, не зная, что сказать. Ульяна тоже молчала, потому что затеянная миссия полностью провалилась. Агент не нуждался в спасении, вырвавшись из застенок самостоятельно, хотя она уже заранее распланировала, как пустит в ход все свое и Леркино обаяние. Ведь не откажут же таким красавицам, тем более, что можно было припугнуть контрмерами, против того же Мишки. Вряд ли полковнику бы понравилось, если бы заявление накатала она, обвинив Мишку в нападении на проселочной дороге, да еще и в нетрезвом виде.

Наверное, они бы так и простояли друг напротив друга еще довольно долго, если бы Лерка не шлепнула себя по шее, убивая комара. Оба вздрогнули, и только тогда Лешка тихо спросил:

– Ты уедешь, ага?

В его голосе была тоска, обреченная, безысходная, и помочь ни ему, ни себе Ульяна не могла, потому что, какими бы ни были чувства, реальность не оставляла права на вольности. Часики в отравленной мине тикали, продолжая толкать яд в кровь. А Лешка все стоял и смотрел своими собачьими глазами, и потел от волнения, и даже кончик носа у него был в мелких капельках.

– Надо ехать. И билеты куплены, и вообще… Нельзя больше откладывать. В больнице ждут, и анализы… – Ульяна начала с подчеркнутым равнодушием, но где-то в середине фразы губы задрожали, а в голосе послышалась предательская сырость, которую никак не хотелось показывать. Да только какой смысл был таиться? – Словом, ничего хорошего там не будет. И… И… Ты прости, я была так не права…

Он схватил ее за плечи и прижал к себе, а Ульяна, уткнувшись носом в его грудь, забубнила, а потом и вовсе скатилась в рев, до такой степени ей стало жалко: себя, Лешку, потерянное время, что терпеть дальше она не смогла.

– Понимаешь, я так растерялась! Все сама, везде сама, и не на кого рассчитывать, а тут внезапно – бац! Как пыльным мешком из-за угла. А ведь я не такая, не из «вдохновенных», которые ложатся и помирают. Оказывается, это так неуютно и страшно, умирать одной. Но мне некому было сказать, не на кого положиться. То есть, я так думала…

Она проглатывала половину фраз, да и бубнила прямо в его намокшую от слез рубашку, так что вряд ли он что-то слышал и понимал, но, наверное, это было неважно. Сейчас, возможно в самый последний раз, она должна была выговориться, сказать все, что хотела, думала и чувствовала: о собственной жизни, о такой неожиданной любви, свалившейся на голову, пока еще было несколько часов до отъезда. А растерянный Лешка прижимал ее все теснее, и гладил, гладил по голове, как маленькую, как когда-то давно делал отец, в прошлой жизни, где все было хорошо, где еще была семья, и все любили друг друга.

– Я ведь, Леш, такая дура была, просто невозможная. Накрутила себя, в голову вбила, что без работы не жить, и вообще, кому я такая сдалась, а особенно переживала, что никто меня не полюбит больше. Ну, кому я буду нужна, вся больная, разрезанная, и, возможно, с изуродованным телом…