Серёга задумался. Фрол Карпович кругом прав, как ни крути, не смотря на ультрамодное насаждение религии и показную роскошь некоторых представителей церкви. Нельзя всех, под одну гребёнку, равнять — слишком примитивно, тупо, попахивает навешиванием ярлыком от небольшого ума. Везде есть и хорошие, и плохие люди. Просто плохие заметнее из-за своих пороков, а хорошие — наоборот, не высовываются, скромничая.

И, получается, его догадка о мотивах Ванькиного поступка оказалась правильной? Торговля ему не понравилась? Вот ведь... — подивился парень, почёсывая в затылке. А боярин продолжал, почти не обращая внимания на впавшего в размышления подчинённого:

— Ты что думаешь, вы, потомки, от нас сильно отличаетесь? Да ни разу! Суть у людишек одна: сладко жрать да вволю спать, у кого сколько совесть позволяет. Ничего не меняется... Вот почему Иван за тобой увязался, как мыслишь?

— Не знаю...

— Ох, горюшко ты моё... Ладно растолкую. Он в тебе защитника увидал, опору. Беспомощен блаженный перед миром, ровно дитя титешное. Понимаешь? Худо ему в людях...

— И? — смутное предчувствие нехорошо заскребло внутри Серёги.

— И теперь это твой крест, — ровно, словно речь шла о самых обыденных вещах, закончил начальник. — Не знаю, тяжёлый ли, лёгкий, а только иначе никак. Выбрал он тебя, случилось так.

Парня словно обухом по голове ударили.

— Да зачем он мне?.. Куда его?.. До смерти, что ли, с ним рука об руку, таскаться? Не хочу...

— Думай! — тяжело припечатал Карпович. — Нет у меня ответов, не подвластны помыслы Ваньки моему разумению. Одно скажу: блаженного — не бросай! И не спеши горевать! Приложится, — попробовал он под конец приободрить совсем упавшего духом Серёгу. — Просто поверь мне. Нет в знакомце твоём, новом, худа. Добро одно. Накось, употреби, — перед парнем оказалась до края наполненная рюмка.

Не ощущая вкуса, подчинённый послушно выпил.

— А теперь давай разбирать непонятное. Ты же в нашем деле неук совсем. Вот и пользуйся...

Иванов, внутренне ощущая правоту руководства, понял — нужно отвлечься. Повспоминав, спросил:

— Я вам про мужика из кафешки рассказывал. Он говорил — чувствует, что в Ваньке добро есть. Как так?

— Видать, колдун. Или ведьмак. Только необученный. Не умеет Силой пользоваться и, скорее всего, не знает о своих способностях. Чуять способный, да и то по верхам совсем. И та ведьма, как её... — запнулся шеф, припоминая имя, сыгравшей немалую роль в освобождении немого, искательницы приключений.

— Элла, — подсказал Серёга.

— Да, она. Тоже, выходит, чуяла. Только сильнее, поелику дар её обучением нужным более развит. Что у тебя, кстати, с ней?

Иванов недоумённо пожал плечами, однако вываливать всю подноготную своих непростых взаимоотношений девушкой не стал, ограничившись нейтральным:

— Ничего. Не сошлись характерами.

— Бывает, — ещё подцепив так приглянувшейся капустки, без интереса пробасил Фрол Карпович. — Ладно, не моё дело. Сам со своими бабами разбирайся. Но учти — сболтнёшь чего лишнего... Голову откручу. Молод ты, уд в тебе разум затмить может. Потому... — над столом повис солидный кулак, чётко отображающий мнение руководства по поводу всяческих мимолётных связей с женским полом и нарушения режима секретности.

— Понял я, понял... — неловко пытался защититься инспектор от развития не самой приятной для него темы.

— Ну, раз понял, то давай по последней и одеваемся, — подытожил шеф, разлив остатки перцовки. — Время дорого. Служба ждёт.

...Уже в дверях, глядя на натягивающего пиджак подчинённого, боярин хлопнул себя по лбу, вспомнив важное и тоном, не допускающим возражений, распорядился:

— Ты, Иванов, грамотку мне черкни про того блаженного. Коротко. Так, мол, и так, выявил, сберёг в целости, проявил усердие. Покажу, кому следует, пущай утрутся... С товарищем твоим, лохматым, передашь. Бывай.

И исчез. А Серёга, с грустью осознавший, что ночевать ему опять не на любимом диване, медленно побрёл к выходу, костеря себя на все лады за то, что показал тогда, за ангаром, Ваньке служебную Печать.

***

На улице поджидал вертлявый Анисий.

— Ну, как, всем довольны Фрол Карпович остались? — первым делом спросил он. — Откушали? Не погнушались?

— Нормально, — поспешил успокоить домового парень, не особо вглядываясь в мелкого бородача.

Закурил, привычно окинул взглядом территорию турбазы.

С небес накрапывал мелкий, прохладный дождик, пахло сыростью и лесом. Вечерело... Серое, влажное марево прятало в себе разбросанные тут и там домики. Не полностью, оставляя от них лишь тусклые, угрюмые, мрачные силуэты.

На главной аллее уже горели фонари уличного освещения, своими жёлтыми светляками лампочек выхватывая маленькие, мощёные камнем, неровные, кругловатые островки — серые от влаги, отталкивающие своей, беспомощной перед стихией, сиротливостью. Иногда глаз цеплялся за жёлтый, с бурым, листик, невесть как ускользнувший от старательной метлы дежурного домового. Казалось, бедолага из последних сил печально, обречённо ищет и не находит своё место в мире людей. Осень...

Захотелось вернуться и выпить, разгоняя внезапно навалившийся сплин.

— Так это... — напрочь сбил лиричное настроение неугомонный старичок. — С блаженным-то чего делать станете? В город заберёте?

Голос Анисия звучал печально. Ощущалась в нём некая невысказанная мольба, потаённая надежда. Подивившись такой метаморфозе с обычно резвым, деловитым предводителем здешних домовиков, Серёга с интересом спросил:

— Тебе то что?

Старик хлюпнул носом, уставился себе на сапожки и виновато прогудел:

— Оставил бы ты его здесь. Не надо его к людям вертать. Всем лучше...

— Почему?

Домовой задрал головёнку вверх и, с несвойственным ему жаром, заговорил:

— Да как ты, хозяин, не понимаешь?! Счастье в дому твоём! Я как того человека увидел — сразу признал!.. Ну не в дому, на турбазе, — не смутившись, походя поправился мелкий оратор. — Я давно живу, всякое видел. Раньше юродивых не в пример больше было и мы, домовики, всяко им уважение оказывали! И хлебца подбросим, и денежку сунем. Они ведь не в каждую деревню шли, не от каждого подношение принимали... Бывало, покажется на околице: чёрный, страшный, очи горят, вериги звякают... и стоит! День, другой, с места не двигается. А всем подойти боязно, спросить, зачем стоит. И не поймёшь — то ли ждёт чего, то ли в грехах погрязли... В иных местах палками их били до смерти от страха, да только где они — эти места теперь? Или служба в Пресветлый праздник, народ к церкви валом валит, а на паперти — юродивый. Каждый ему честь делал, потому что понимал — у опоганенного храма он сидеть не будет. И всем хорошо и благостно!

Лекцию про запутанные отношения населения Российской Империи и института «Божьих людей» Иванов слушал с интересом, но не сдержался. Перебил.