Иржина обслуживала соседнюю стиральную машину. К ней иногда заходил ее парень, помогал выжимать белье. То была существенная помощь. Не раз улыбался он и Элишке, но помогал только одной Иржине. Они то и дело убегали в уголок за стеной и там целовались. Впрочем, не такой уж близкой подругой была ей эта Иржина. Быть может, побаивалась красивых, отливавших на солнце золотом волос Элишки и потому не решалась ближе знакомить с него своего воздыхателя: тому нравились красивые девушки, а Иржине, чтобы быть красивой, не хватало стройности фигуры и вкуса. Один только раз пригласила Иржина Элишку к себе. До этого взяла у нее в долг сколько-то денег, а Элишка и рада была услужить. Иржина собиралась отпраздновать день своего рождения — потому, подчеркнула она, что это будет последний день ее рождения до свадьбы. Но, приглашая Элишку, Иржина смотрела не в глаза ей, а куда-то мимо, на портьеру, на стену, на что угодно, лишь бы не встретиться с ней взглядом. Поэтому Элишка к ней не пошла; полгода ждала возвращения долга, а Иржина потом в самом деле вышла за своего помощника, и они до сих пор живут в том самом общежитии, где встречались и любили друг друга до женитьбы. Пришлось им довольствоваться пока комнаткой в общежитии — квартиру получить не удавалось. Элишка никогда не ходила к ним. И с той поры осталось в ней ощущение какой-то несправедливости, непонятности. Ей так хотелось сблизиться с кем-нибудь вне стен прачечной, стать нужной кому-то — и вот, ближайшая подруга ее и знать не хотела.

Заведующий прачечной был на пятнадцать лет старше Элишки. Он был женат и имел почти взрослого сына. Он-то и стал помогать Элишке управляться с бельем; теперь нередко случалось, что когда Иржина работала на пару со своим мужем, откуда-то вдруг выныривал Андрысек, маскируя шуткой свое смущение и разность в положении между ним и Элишкой. Постепенно он стал рассказывать ей о своей жизни, о своих разочарованиях и надеждах. За женой своей, женщиной тяжело больной, он ухаживал заботливо и преданно. Позже, когда начались встречи с Элишкой, он перевез жену к родственникам. Сын его к тому времени закончил школу и уехал работать в другой город. Андрысек хотел, чтобы Элишка поняла его правильно: теперь, когда он остался один, она может переехать к нему, причем вознаграждением за все удобства, которые он тем самым ей предоставит, послужит одно то, что он сможет чаще и дольше видеться с ней.

Так, в конце концов, Элишка обрела здесь и друга. Она много о нем думала. На первых порах он очаровал ее: человек немолодой, он хорошо понимал чувство грусти, знакомое и ей. Как часто, дома еще, с грустью смотрела она на горы, не зная, что с собой поделать. То была грусть по неосуществимой мечте. Но, прожив у Андрысека совсем недолго, Элишка поняла, что ошиблась. Андрысек был просто сожитель. И не больше. Она не стала жалеть себя, собрала вещички и покинула его дом прежде, чем сын Андрысека приехал в отпуск.

В общежитии работала вахтершей некая Цецилия. Никто ее иначе не называл, словно и фамилии-то у нее не было. Все обитательницы четырехэтажного здания звали ее только по имени. Круглолицая, как гипсовая кукла, с руками, крошечными, тоже словно игрушечными, она носила попеременно то соломенно-желтый, то, напротив, серый парик. Элишка не могла установить, какие обстоятельства побуждают Цецилию надевать тот или другой. Да это было и неважно. Цецилия сидела в своей каморке, изредка лениво поднимаясь с места, чтоб отпереть дверь припозднившейся жилице. На первых порах Элишка угощала ее конфетами, потом завела обычай приносить пирожные, которые отдавала ей прямо в дверях. Цецилия ловко выхватывала лакомство и быстро проглатывала, словно опасалась, что его отнимут.

Эта Цецилия всегда испытующе разглядывала Элишку. В первые дни — молча, а позднее и в расспросы пускалась.

Элишке сначала не хотелось ей отвечать, но со временем она сама стала заговаривать с привратницей. Придет, бывало, с последнего сеанса в кинотеатре «Вселенная», устроится на жестком стуле у окошка привратницкой и рассказывает Цецилии содержание фильма со всеми подробностями. Не раз Элишка ловила себя на том, что даже присочиняет, приукрашивает сюжет всякими завитушками, которые, по ее мнению, были бы к месту. Раз как-то — во вторую осень ее жизни в городе, осень, прокравшуюся в Остраву так, что Элишка, привыкшая к яркому полыханию осенней листвы тополей и ольх, даже не заметила ее наступления, — посмотрела она какой-то американский фильм о людях, живущих в высоченном, пятидесятиэтажном доме и много лет уже не спускавшихся на землю, к деревьям. Эти люди окружили себя цветными телевизорами и стереофоническими приемниками, целой толпой слуг и служанок и давно перестали тосковать по твердой почве под ногами.

— Ну и что? — сказала Цецилия, жуя пирожное со взбитыми сливками, — пирожное ей очень понравилось, она отщипывала маленькие кусочки, чтоб растянуть удовольствие, и ее соломенно-желтый парик сдвинулся набекрень. — Очень это даже неплохо, сиди дома безвыходно, а тебе все прямо в рот кладут.

По дороге на работу Элишке попались на глаза обожженные первым морозцем карминно-красные листья клена. Она подняла один листок, помяла — листок холодил, он был чуждым в ее теплой руке.

— Ты только представь, — продолжала толстая Цецилия, — до чего хорошо так жить!

Пирожное было съедено. Цецилия подбирала крошки с ладони.

— Весь мир перед тобой, и все равно в нем ничего не происходит, да кабы происходило — тебя бы все одно не касалось. Нет, мне так нравится.

У Элишки вырвалось — нет, она не смогла бы так жить. Как это — чтоб день за днем выходить только из комнаты в коридор и обратно или в какой-нибудь искусственный лесочек на пятидесятом этаже, и так, может, всю жизнь?! И ни разу не понюхать живого цветка, что растет в траве на лугу? Такой, как Цецилия, может, и удастся; глядя на довольную привратницу, утиравшую потный лоб, Элишка подумала, что, пожалуй, этой женщине, точно так же, как и ей самой, все это тоже очень скоро перестало бы нравиться. Элишка встала, расправила юбку, пододвинула стул к обшарпанному столу и простилась. По лестнице поднималась медленно, еле ноги переставляла — все думала.

А сегодня, когда Элишка шла в кино, из проходящего трамвая ей махнул муж Иржины, и не успела она подойти к кассам, как он, запыхавшийся, уже стоял рядом. Купил два билета, ухватил Элишку за руку. У него были большие черные глаза,