Он снова дернул руками, хотел рявкнуть на этих идиотов командирским басом, обложить их матом. Что за цирк среди ночи? Но лишь проблеял что-то унизительное. Тонкое, козлиное. И чуть не захлебнулся собственной слюной. В рот спящего пожарника затолкали пару носков, видимо, выбрав самые вонючие, самые грязные. Подвязали носки на затылке веревкой, чтобы пожарник не вытолкал их изо рта языком.

Валиев нетерпеливо переминался с ноги на ногу, сжимал и разжимал кулак здоровой левой руки. Он дождался сладкой минуты возмездия. Нумердышев, усевшийся на живот пожарника, больно ударил его ладонью по забинтованному лицу. Мол, скорее просыпайся, чувак. Мы ведь по делу пришли.

Валиев выставил вперед увечную правую руку.

– Ну что, герой, узнал меня? Понравилось, чужие пальцы отстригать? – хриплым зловещим шепотом спросил он и наклонился над спортивной сумкой, стоявшей у ног.

– Му-му-му, – ответил Белобородько.

Валиев разогнулся и пощелкал садовыми ножницами прямо перед носом пожарного. Белобородько не испугался ножниц, он видел в жизни кое-что пострашнее садового инвентаря. Он испугался дикой, перекошенной нечеловеческой злобой физиономии неизвестного мужика.

В глазах Валиева плясало пламя адского огня.

– Здорово тебе морду порезало и все остальное, – прошептал Валиев. – Но этого мало, герой. Одних царапин мало. Ты умеешь отстригать пальцы. И это хорошо. Теперь посмотрим, что умею я.

Белобородько дрогнул. Сейчас он хотел сказать, что, видимо, его с кем-то перепутали… С преступником, с гангстером, с насильником любимой дочери, убийцей жены… Он никому не отстригал ничего длиннее ногтей. Даже ребенка, даже собственную жену, даже солдата в жизни не обидел. Да, он дослужился до полковника, но из этого не следует… Белобородько знал, как убеждать людей. И он сказал бы все, что надо, если бы не вонючие носки, затыкавшие рот. И не плотный кавказец, сидящий сверху.

Вдруг Белобородько подумал, что так и не примерил перед зеркалом генеральские погоны. Наверное, теперь уже не судьба.

Кавказец высоко подпрыгнул на животе Белобородько и опустил тяжелый зад на прежнее место. Пожарник застонал носом. Он всерьез задумался, могут ли кишки вылезти из человека через нос, или кишки при очередном прыжке кавказца выйдут задним проходом.

* * *

Валиев здоровой рукой погладил металлическую перекладину, к которой привязали запястья Белобородько. Затем ухватил пожарника за большой палец правой руки, с силой повернул палец на сто восемьдесят градусов. Белобородько дернулся, выгнул ноги. Нумердышев придавил жертву к койке. Чикнули садовые ножницы. Пожарник изогнулся дугой.

Отрезанный палец отлетел под кровать. Белобородько замычал, скосил глаза на сторону.

Теперь он видел огромный тесак в мягких ножнах, болтавшийся на ремне Валиева. Сделалось даже не страшно, жутко. До немоты, до судорог. Белобородько живо представил себе картину дальнейшей расправы над ним. Сейчас он горько жалел, что заживо не сгорел в вертолете, не умер легкой смертью нынешним утром. Заживо поджариться в сравнении с тем, что его ждет, – легкая смерть. Все в мире относительно.

Валиев вывернул указательный палец Белобородько.

– Лежи, тварь, – Нумердышев навалился сверху на грудь.

Было так тихо, что пожарник услышал костяной хруст. Цокнули ножницы. Господи, за что эти муки? И где эта чертова сестра, торчавшая целый день в палате? Зачем он, Белобородько, на ночь отпустил своих парней, лейтенанта и прапорщика.

Валиев близко нагнулся над лицом Белобородько. Бригадир улыбался. Его зрачки расширились, карие глаза сделались черными, как южная ночь. На кончике носа повисла мутная капля пота. В этой капле отражалось все страдание мира.

– Ну, что? – прошептал Валиев. – Нравится. Я тебя буду до утра кромсать. Из принципа. Потому что теперь, когда ты меня искалечил, у меня появились эти сраные принципы. Раньше их не было.

Бригадир показал пожарнику только что отрезанный садовыми ножницами указательный палец. Белобородько хотел отвернуться к стене, но сидящий сверху человек, повернул его голову в нужном направлении, заставил смотреть на палец. Валиев пританцовывал у кровати.

– Нравится тебе, спрашиваю? Похоронный оркестр не будет играть на твоих похоронах. Музыканты не сопровождают гуляш из человечины. Дерьмо, которое от тебя останется, бродячие псы сожрут.

– Ну-ну-ну-ну, – выдавил из себя полковник.

– Не нукай, тварь. Я, мать твою, сука, ещё не начинал. А от тебя уже плохо пахнет.

Валиев бросил палац на пол и раздавил его каблуком ботинка. Белобородько, чтобы хоть не видеть происходящего, снова попробовал отвернуться к стене. Нумердышев, сидящий на животе пожарника, ударил его кулаком по лицу. Нумердышев наклонился вперед.

– Смотри туда, – сказал он.

Белобородько отрицательно помотал головой. Он не мог смотреть на свои пальцы, отделенные от рук. Это выше его сил. Нумердышев съездил полковнику по носу. На бинтах, закрывающих лицо, расползлось кровавое пятно.

– Смотри, – повторил Нумердышев. – Иначе мне придется срезать веки с твоих глаз. Бритвой, которая у меня в кармане, я срежу верхние и нижние веки. Я сделаю это. Ты все увидишь. Ты меня понял?

Белобородько кивнул головой. Он и так почти ничего не мог разглядеть, слезы боли накатили серой пеленой, заволокли глаза.

– Вот так, – сказал Нумердышев. – Смотри, герой. И не вздумай закрывать глаз.

* * *

Сухой хлопок пистолетного выстрела долетел в четырнадцатую палату издалека. Показалось, на улице кто-то балуется хлопушкой.

Валиев только что сломал пожарнику безымянный палец на правой руке. Он уже раскрыл хищный клюв садовых ножниц, собираясь отстричь палец по нижнему суставу и продемонстрировать свою работу жертве. Но при звуке выстрела остановился, забыв закрыть рот.

Короткое мгновение тишины.

И тут же несколько выстрелов подряд. Опытный человек сразу определит: стреляют из разных стволов, из разного оружия. Нумердышев расслабил бедра, которыми сжимал, как тисками, грудь несчастного.

– Черт, менты, – прошептал Нумердышев. – Ну, бля…

Оставаясь сидеть на животе Белобородько, он повернулся, сбросил ноги на пол. И так, вытянув голову к двери, прислушиваясь, застыл. Два выстрела, ещё два… И вот все стихло.

– Откуда тут менты? – Валиев бросил ножницы на пол. – В такое время, в этом клоповнике – и менты?

Нумердышев слез с кровати, вытащил из сумки ружье. Ступая на цыпочки, подошел к двери, выглянул в коридор, в котором кто-то уже зажег верхний свет. Выстрелы разбудили больных. У дверей палат вдоль всего коридора топтались люди, встревоженные и растерянные. Четверо мужчин, собравшись кучкой, о чем-то переговаривались.

– Ну что там? – тихо спросил Валиев, оставаясь стоять у изголовья кровати. – Ну, чего?