Я потер подбородок, размышляя. Я рассчитывал, что в запасе у нас еще три недели. Если поднажать что было сил, смогли бы уложиться и в две. Но семь дней? Это казалось невозможным.

– Определенно не в тот день, что наметил он, – сказал я.

– Даже если мы наймем побольше людей в помощь?

– Всех умельцев, каких я знаю, мы уже наняли, – ответил я.

Как только меня назначили старшим, монахи под моим присмотром работали исправно, но умельцами они были очень разными. Покрытая бронзой статуя в двадцать четыре фута высотой являла йога, восседавшего в позе лотоса над цветником и погруженного в медитацию, но предстояло сделать еще немало, прежде чем мы сможем перевезти его на то место, откуда бы он мог приветствовать посетителей, в том числе царя Балитуна и его потомков.

– А что, если поискать помощников в окрестных деревнях? – спросил Фалан. – Могут найтись весьма толковые.

– Монах Фалан, – возразил я, – вы же ясно дали понять, что работать над статуей могут только те, кто живет здесь, в самом храме. Стоит ли менять это правило, когда у нас так мало времени…

– Все это было до того, когда я узнал о визите царя! – впервые за все время нашего знакомства прикрикнул на меня Фалан. – Неужто ты не слыхал о том, что он творит во гневе?

Я кивнул: мол, да, наслышан. Всем было известно, что царь человек нетерпеливый, вспыльчивый и склонен применять изощренные наказания по любому поводу ко всем тем, кто вызовет его недовольство. Поговаривали, что он обезглавил тысячу человек с тех пор, как взошел на трон восемь лет назад.

– Царь ни за что не станет мстить священнику, – медленно произнес я, сам не понимая, верю ли в то, что говорю, или просто хочу успокоить Фалана.

– Да ну? Рассказывают, что в Сурабае он приказал привязать к столбу монаха Ральяппу, после чего его три дня поливали тонкой струей кипящего масла, пока бедняга не умер. А все потому, что монах якобы подал ему на десерт сомнительный виноград.

– Возможно, он подумал, что Ральяппа пытался его отравить?

– Не знаю, да и знать не хочу. – Фалан воздел руки к небу. – И уж точно не стану докапываться до истины. Но выбора у нас нет, статую необходимо закончить. Ступай в деревню и отыщи кого-нибудь, кто способен нам помочь. Я выплачу тебе из наших сундуков столько, сколько пожелаешь. Если статуя не будет готова к приезду царя, скорее всего, никто из нас не переживет его визита.

Шива, если он и правда существует, в те семь дней, вероятно, взирал на нас с небес благосклонно, ибо нам удалось закончить статую в срок, наняв две дюжины местных жителей, предчувствовавших, и не без основания, что царь запросто вздернет их и сожжет дотла их деревни, если все сложится не совсем так, как ему хотелось. Когда статую водрузили на место – что заняло изрядно времени и обошлось как минимум в три сломанные конечности, – я отступил назад, въедливо рассматривая фигуру, созданную под моим началом. Уф, статуя выглядела как нельзя лучше, и даже меня, скорее агностика, когда дело доходило до духовных материй, растрогала светлая безмятежность этого Шивы.

Царь, когда он наконец явился, поразил нас своей странной наружностью. Известный некоторым как Морж Громада из Джомбанга, вширь царь был необъятным, а ростом на удивление мал, этакий коротышка с маленькими грустными глазками, жидкой бороденкой и изрезанным морщинами лицом. Но самым необычным в его внешности были два клыка, как у собаки, торчавшие из-под верхней губы и касавшиеся нижней. Из карманов его царского одеяния выглядывали ножки четырех-пяти зажаренных кур, а в составе свиты шествовали четыре нынешние царские жены. У первой волосы были темными, у другой светлыми, еще у одной – рыжими. Примечательно, что четвертая его жена вовсе не была женщиной, а юнцом почти девичьей красоты, наряженным в такие же платья с крылатыми драконами, что и прочие жены, и обращались к пареньку не иначе как «царица Инда». Все четыре царицы шествовали позади своего супруга в возрастном порядке, от самой старшей до самой младшей, а когда их супруг останавливался, чтобы поговорить с кем-нибудь из монахов, женщины рассредоточивались веером – две жены становились с левой стороны, две с правой.

Наша монашеская община собралась в полном составе, дабы поприветствовать царя и цариц, замыкали эту шеренгу Гунеди и я. С первого же дня своей жизни в храме Гунеди стал моим учеником и подмастерьем. Со временем он уже меньше стеснялся следов ожогов на лице и теле. К тому же он подрос, а работа над статуей добавила мускулов его прежде хрупкому телу. Однако я знал, что он сторонится скопления людей, поскольку те, кто не привык к его внешности, от него шарахались, а кроме того, его обезображенность нередко становилась поводом для язвительных насмешек.

Царь Балитун долго и неспешно ходил вокруг статуи йога, изучая ее во всех подробностях, и наконец одобрительно кивнул. Вынув из кармана пару куриных ножек, он изрядно откусил от обеих и швырнул их через плечо. Псы остервенело бросились драться за подачку. Неторопливо шагая среди нас, царь милостиво реагировал на поклоны монахов, изредка роняя несколько слов, пока не встал как вкопанный передо мной.

– А ты? – спросил царь, оглядывая меня с головы до ног с кислой миной, будто я был из тех, кто в принципе не достоин его внимания. – Ты не похож на здешних монахов. Ты не одет в оранжевое, как остальные, и не удосужился постричь волосы. Кто ты такой?

– Пилигрим, Ваше Величество, – ответил я, склонив голову. – Храм даровал мне прибежище, обитаю здесь вот уже двенадцать месяцев.

– А над этим ты работал? – спросил он, тыча пальцем в статую.

– Да, Ваше Величество.

– А этот мальчик – твой сын? Что у него с лицом? Похоже на блевотину уличного животного. Эй, ты что, в пожар угодил?

Я обернулся на Гунеди, смотревшего себе под ноги, и почувствовал, как он дрожит всем телом от гнева и унижения, его кожа заалела еще пуще.

– Нет, он не мой сын, – ответил я за Гунеди. – Еще один пилигрим. Искусный мастер. Рукастый. Трудолюбивый. Надежный.

– Да будь у него хоть тьма достоинств, но это же невыносимо смотреть на него каждый день, разве нет? – спросил царь и отворотился брезгливо. Впрочем, третья по счету царица, та, что с огненно-рыжими волосами, шагнула к нам и ладонью левой руки нежно погладила изуродованную щеку Гунеди. Он поднял голову, его все еще трясло, но когда