сейчас ты используешь это место в своих целях, я знаю. Ты используешь нас всех. Ты страдаешь, это очевидно, но все, на что ты сейчас способен, это прятаться от мира. А почему бы тебе не повернуть время вспять, не явиться заново в аббатство и не начать все сначала, но иначе?

– Не могу, – ответил я. – Не сейчас, по крайней мере. Возможно, когда-нибудь.

Я поднялся, не желая длить этот разговор.

– Один последний вопрос, – сказал монах, когда я уже уходил.

– Да, брат Ултан? – обернулся я.

– Ты выкрикиваешь еще одно имя – Хью. Позволь спросить, кто он?

– Понятия не имею, – соврал я, покачав головой. – Не знаю никого с таким именем.

Непал

862 г. от Р. Х.

Пожалуй, безмятежность и покой явственнее всего ощущались там, где стоял монастырь, – в самой сердцевине Непальской долины[68], окруженный густой кленовой рощей. Монахи, люди праведные, привечали любого странника, пробравшегося к ним через леса и овраги в поисках приюта, и неважно, сколь подозрительным или буйным выглядел соискатель, – может, поэтому случаи насилия внутри монастырской ограды были такой же редкостью, как и черные лебеди. У меня на глазах многие приходили и уходили, одни задерживались на несколько месяцев, другие лишь на несколько дней, но всем без исключения предлагалось исцеление и просвещение. Считалось неприличным расспрашивать о том, как человек оказался в этом прибежище, тем более что наиболее распространенными причинами были горе, одиночество, роковое невезение или грех, потому вникать в житейские истории других людей просто не имело смысла.

Минуло восемь месяцев с тех пор, как погибли моя жена и сын, и еще семь месяцев, что я пробыл в Сваямбунатхе[69], когда появился Гервеш. Уже не дитя, но еще не юноша, таким он был, когда постучал в мою дверь, и я изо всех сил старался не выдать своего потрясения при виде ожогов, обезобразивших его худенькое тело, лоб, щеки, шею и руки, причем ожоги эти были получены в разное время. Из одних сочился гной, другие, напротив, превратились в рубцы и так сильно стягивали кожу, что она казалась почти прозрачной. Когда я поймал его взгляд, мальчик опустил голову и крепко обхватил грудь руками, словно хотел сжаться до совершенной отчужденности и незаметности. Передо мной стоял паренек, делавший все что мог, лишь бы остаться невидимкой в этом мире, спрятать свое изуродованное лицо от всех, кто встретится на пути. В монастырь он пришел, подумалось мне, чтобы более не видеть отвращения в глазах людей.

Однако не успел я поздороваться, как он упал на колени и вытянул руки перед собой в заученном умоляющем жесте.

– Высокочтимейший святой человек, – возопил он, слова выскакивали из его рта с такой скоростью, что было очевидно: свою речь он отрепетировал. – Сжалься над усталым просителем, много претерпевшим от жестокости этого мира, и даруй мне прибежище в твоем монастыре!

– Я не монах. – Нагнувшись, я поднял его на ноги. – А также не высокочтимый и не святой. Мне до них далеко. – Он взглянул на меня снизу вверх, и, несмотря на множество увечий, невозможно было не удивиться его красоте и светившейся в его голубых глазах невинности. – Скажи, однако, как тебя зовут?

– Гервеш, – ответил он.

Я назвал свое имя и, запирая дверцу кельи, предложил мальчику пройтись со мной по дворам монастыря. Он явно испытал облегчение столь огромное, что казалось, это его новое чувство можно было потрогать, распознать на ощупь. Непрестанно вертя головой, он с восхищением разглядывал то величественную ступу, что стояла в центре монашеского подворья, то окружавшие ступу храмы и святыни. Я повел Гервеша прямиком к Святому Фанилу, как в свое время отвели к нему меня, ибо настоятель должен был принять решение, останется мальчик здесь или нет, но, приблизившись к рабочему помещению Фанила, я обнаружил, что Святой сидит на траве в компании монахов помоложе и все они медитируют вслух под журчанье фонтанчика, переливающего нескончаемый запас воды в пруд. Знаками я объяснил Гервешу, что нам нужно сесть рядом с монахами и подождать, пока они произнесут все молитвы. Когда мы уселись рядом в позе лотоса, я обратил внимание на распухшие ступни паренька. Долго же он шел пешком – вероятно, откуда-то издалека.

День выдался жарким, солнце жгло нам головы, с полдюжины макак раскачивались на деревьях над нами, тараторя и ликующе взвизгивая. Я успел привыкнуть к ним, ведь немалое сообщество этих мохнатых озорников мирно обитало в храме и во дворах под открытым небом. Одна обезьяна уронила пригоршню орехов на землю, спрыгнула с дерева прямо к ногам Гервеша и уставилась на мальчика, сверля его взглядом и почесывая себя под подбородком, словно прикидывала, стоит ли сводить знакомство с этим новичком. Хохоча во все горло, Гервеш обрадованно обернулся ко мне, в этот момент он выглядел даже моложе, чем мне показалось на первый взгляд.

– Сколько тебе лет? – спросил я.

– Я претерпел четырнадцать дней рождения, – ответил он. – Один хуже другого.

– И как ты оказался здесь? Откуда ты?

Он замялся, прежде чем ответить, будто сомневаясь, нужно ли посвящать незнакомца во все секреты.

– Из Бхаратпура[70], – сказал он. – Это на западе. Я шел пешком. Тяжкая выдалась прогулка, уж поверьте.

Я опять глянул на его распухшие ступни. Мало того, что они были в засохшей грязи, порезы и мозоли тоже наверняка причиняли боль.

– Я тоже преодолел огромное расстояние на своих двоих, некогда добираясь до этого места, – сказал я мальчику. – Но в моей келье есть таз с белой глиной, сдобренной настоем ароматной лаванды и растения алоэ вера. Эта смесь утишит боль в твоих ступнях, а затем и припухлость исчезнет. После того как ты побеседуешь со Святым Фанилом, я займусь твоими ранами.

Он смотрел на меня с благодарностью, разминая пальцы на ногах. Спустя несколько минут Святой прекратил читать молитвы – возможно, из состояния покоя его вывело наше с мальчиком перешептывание – и, раскинув руки в приветственном жесте, направился к нам. Я встал, Гервеш за мною, мы со Святым поклонились друг другу, и я объяснил, что нашел мальчика у порога своей кельи, в монастырь он пришел в надежде, что ему здесь помогут.

– Ты бежишь из дома, бежишь от кого-то? – спросил Святой Фанил.

Мальчик отрицательно покачал головой.

– У меня нет дома, – ответил он с некоторой боязливостью.

Настоятель монастыря в красном одеянии, увешанный драгоценностями, мог вызвать робость, а вышитая на накидке шестерка павлинов со сплетенными хвостами одновременно устрашала и завораживала.

– Где твоя мать?

– Умерла. В тот же самый час, когда я