день, найти не смог нигде и решил, что если Бог и правда приглядывает за мной сверху, тогда, возможно, Он предпочел держать нас порознь – моей безопасности ради. И, выкинув Айрануш из головы, я отправился в келью Гарника.

Как и предсказывал отец Фахрам, мальчик едва не расплакался, услыхав, что я покидаю монастырь, и тут же спросил, нельзя ли ему присоединиться ко мне.

– Не знаю, куда заведет меня моя дорога, – сказал я. – И хотя ты мне дорог, не уверен, что смогу о тебе позаботиться.

– Обо мне не надо заботиться! – воскликнул он.

– И все же было бы неправильно втягивать тебя в мои дела, – настойчиво произнес я.

– А что за дела?

– Если скажу тебе, – начал я, хотя и сомневался, стоит ли рассказывать, – обещаешь, что не выдашь меня отцу Фахраму?

– Слово даю.

– Тогда знай: я ухожу на поиски моего двоюродного брата. А когда найду, я предам его смерти. И не ради утоления гнева, но ради справедливости.

Мальчик опустил голову и нахмурился, рубцы на его лице побледнели до розоватости – так всегда бывало, когда он волновался.

– Тебе ведь необязательно это делать, – сказал он. – Ты мог бы забыть о нем, будто его никогда и не было, и начать новую жизнь.

– Мог бы, – согласился я. – Но я так не поступлю.

– А вдруг он уже умер, откуда тебе знать.

– Он жив. Я знаю.

– Счастливее ты от этого не станешь, – продолжил Гарник. – Ну, когда убьешь его. Ты вообще представляешь себе, что значит отнять у человека жизнь?

– Гарник. – Отвечать я не стал, просто глянул на паренька в упор. – Дело в том, что дух моей жены не обретет покоя, пока я не предам этого человека смерти. Либо пока не удостоверюсь, что он перебрался в следующий мир иным способом.

Мальчик кивнул. Наверное, это не настолько страшно, подумал я. В конце концов, убийства в нашей жизни повсюду, куда ни глянь. Кто из нас, армян, подрастая, не навидался голов, срезанных с плеч, или костяных доспехов, пробитых мечом?

– Если ты твердо намерен уйти, тогда, наверное, и мне пора уходить, – сказал наконец Гарник, глядя вдаль поверх монастырских стен. – Я был счастлив здесь, что правда, то правда, но не смогу остаться тут навсегда. Буду бродяжничать, – добавил он с горестным вздохом. – Тогда и нагляжусь на трудности, что подкарауливают одинокого мальчика в этом мире. Меня могут ограбить. Или убить. А то и заставят против моей воли стать утехой жирного старика.

Я закатил глаза, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

– Ладно, – сдался я, чего, собственно, он и добивался. – Так уж и быть, можешь пойти со мной. Но мы будем делать то, что я наметил, понял? А если мои замыслы тебе не понравятся, ты волен распрощаться со мной когда пожелаешь. Договорились?

Он улыбнулся во весь рот, что случалось нечасто, а глаза его просияли от радости.

– Договорились, – сказал Гарник.

Уезжали мы ближе к вечеру, монахи снабдили нас парой лошадей и повозкой и подарили старую бурку – на память о них, ну и чтобы не мерзли по ночам. Когда я вышел из кельи со своими скудными пожитками, Гарник уже поджидал меня. Взяв у меня суму, он бросил ее под парусину, которой накрыли повозку, что было уже чрезмерно, поскольку погода стояла чудесная и дождя мы не видели месяцами. Однако я и Гарник все же закрепили парусину на всех четырех углах повозки крепкой веревкой из сизальской пеньки.

– По-моему, это лишнее, – сказал я, кивая на парусину.

– Погода может измениться, – возразил мальчик. – И тогда мы будем рады, что нам есть куда спрятаться.

– Но по дороге мы можем нарваться на грабителей, и они вообразят, что мы прячем что-то ценное. Давай-ка не будем давать им повода для подозрений.

Мальчик оглядел повозку, но, судя по выражению его лица, уступать мне он решительно не желал.

– Пожалуйста, – сказал он. – Я больше тебя ни о чем никогда не попрошу, но пусть покрытие останется.

Странно, подумал я, прежде упрямство ему не было свойственно, но промолчал, полагая, что никакого вреда от парусины не будет, а затем и вовсе повернулся к мальчику спиной, поскольку монахи в полном составе вышли с нами попрощаться. Я поблагодарил каждого по отдельности за то, что они были добры ко мне, пока я жил в монастыре, и пообещал упоминать их поименно в молитвах, если вдруг примусь их читать, хотя это было маловероятно. Забравшись на повозку, я заметил, что по верхней части монастыря бродит Бокхос Санасар и физиономия у него невероятно свирепая. Я не знал, отчего у него испортилось настроение, но радовался, что больше я этого распутного мерзавца никогда не увижу.

Наконец мы тронулись в путь и часа два ехали на запад, почти не разговаривая друг с другом. Я хотел доехать до Галатии, о которой был наслышан от моего двоюродного брата, величавшего это обширное пространство сказочной страной. Поскольку я понятия не имел, где прячется мой кузен, начать поиски с Галатии казалось разумным решением.

– По пути придется где-то переночевать, – нарушил я молчание, не выпуская вожжи из рук. – На закате поищем гостиницу.

– Здесь опасно? – спросил Гарник.

– По-всякому бывает, – ответил я. – Моя покойная жена выросла в подобном месте, и счастливой ее юность не назовешь. Там норовят развратить душу. Впрочем, – добавил я, оборачиваясь к мальчику с улыбкой, – возможно, ты спишь и видишь, чтобы тебя развратили, а, Гарник?

– Может, и так, – хохотнул он в ответ.

Я собирался напомнить ему, как он пялился на Айрануш вчера вечером, но испытал жгучее нежелание хотя бы просто признать возможность тесных взаимоотношений между ними. По возрасту Айрануш была ближе к Гарнику, и естественно, что с ним ей было интереснее, чем со мной. Однако это уязвляло мое обостренное самолюбие, и я промолчал.

Внезапно мальчик чихнул, и звук был настолько странный, приглушенный даже, что я обернулся.

– Что это было? – спросил я.

– Ничего, – ответил он, но не успел он договорить, как опять раздался чих, и Гарник тут был явно ни при чем. С испугу я едва не выпрыгнул из повозки. На дороге мы были одни, ни души на многие мили вокруг, близились сумерки. Может, теперь на дорогах, кроме грабителей, еще и призраки водятся? И должны ли мы бояться сверхъестественных существ так же, как простых смертных?

– Слыхал? – спросил я мальчика.

– Чих? – Он покачал головой: – Нет.

– Если не слыхал, то откуда ты знаешь, о чем я говорю?

Он открыл было рот, но убедительного объяснения подыскать не сумел.

– Гарник, – спросил я, – что происходит?