После бегства жены Ноэл как гром среди ясного неба нагрянул на Стэнли-роуд, в старый родительский дом – две комнатушки внизу, две наверху, – где Холли провела всю свою жизнь и вздохнула свободно только со смертью отчима.

– Пустила я его, – продолжала Холли, расправив плечи. – Родня все ж таки.

О деле Бриттани не было сказано ни слова. Холли изображала заботливую родственницу, преданную сестру, и если местами переигрывала, то Робин уже по опыту знала, что в любой груде шлака обычно попадаются крупицы истины.

Она допускала, что Холли не в курсе подозрений в растлении малолетней, которые пали на ее брата: следствие велось в Германии, формальных обвинений предъявлено не было. Но для человека, комиссованного с черепно-мозговой травмой, Брокбэнк проявил недюжинную изворотливость, умалчивая о своем истинном позоре. Будь он действительно невиновен и не вполне вменяем, так трезвонил бы на всех углах, какую с ним сотворили несправедливость.

Робин принесла Холли третью пинту пива и ловко направила разговор в другое русло: чем занимался Ноэл после увольнения из армии?

– Он себя не помнил. То приступы, то припадки. На лекарствах сидел. А на мне отчим был… после инсульта… И Ноэл тут как тут… конвульсии, видишь ли, у него и…

Окончание фразы она утопила в своем стакане.

– Как тяжело, – вздохнула Робин, черкая в блокнотике. – А были у него какие-нибудь отклонения в поведении? Родственники часто рассказывают, что в плане ухода именно это представляет наибольшую сложность.

– Были, – ответила Холли. – Ага. Характер у него совсем дурной стал, когда мозги-то ему вышибли. В доме погром устроил два раза. На своих кидался. Теперь-то он знаменитость, сама знаешь, – туманно заключила она.

– Кто, простите? – поразилась Робин.

– Да пидор этот, который его избил!

– Что за пид…

– Камерон, мать его, Страйк!

– Ах да, – сказала Робин. – Что-то я такое слышала.

– Еще бы! В частные сыщики выбился, мать его, все газеты трубили! А когда Ноэла покалечил, в военной полиции служил… Всю жизнь ему поломал, сучара…

Причитания не смолкали. Робин делала пометки и ждала, когда же Холли расскажет, почему ее братом занималась военная полиция, но та либо не знала, либо сознательно умалчивала. Ясно было только одно: причиной своей эпилепсии Ноэл Брокбэнк считал исключительно действия Страйка.

После года мучений, когда Ноэл вымещал свою злость и досаду на единоутробной сестре и на всем, что попадалось под руку, он с помощью старинного друга из Бэрроу сумел получить место вышибалы в Манчестере.

– Значит, к тому времени он достаточно поправил здоровье, чтобы приступить к работе? – спросила Робин, поскольку из рассказов Холли следовало, что ее брат не отвечал за свои действия и зачастую не контролировал вспышки злобы.

– Ну как бы да, он уже нормальный был, когда не пил и лекарства глотал. А как он умотал – я нарадоваться не могла. Совсем меня достал, пока тут кантовался, – призналась Холли и вдруг вспомнила, что на выплаты может рассчитывать лишь тот, кто сам терпел значительные лишения, обеспечивая уход пострадавшему. – У меня эти начались… панические атаки. Я к участковому доктору ходила. В медкарте все записано.

Полный отчет о пагубном влиянии бесчинств Брокбэнка на жизнь Холли занял битых десять минут. Робин с серьезным видом кивала и время от времени вставляла сочувственные, ободряющие фразы типа: «Да-да, я слышала нечто подобное от других родственников» или «О, это будет очень ценно для нашего иска». Холли не пришлось долго уговаривать, когда Робин предложила ей четвертую пинту.

– Теперь я угощаю, – выговорила Холли, показывая, что собирается встать.

– Нет-нет, это все за счет фирмы, – заверила ее Робин.

Ожидая, когда ей нацедят свежую пинту «Макьюэна», она проверила мобильный. Там было одно сообщение от Мэтью, которое она проигнорировала, и одно от Страйка – его она открыла тотчас же.

Все ОК?

«Да», написала она в ответ.

– Значит, ваш брат сейчас в Манчестере? – спросила она у Холли, вернувшись за стол.

– Да нет, – сказала Холли, отпив изрядный глоток «Макьюэна». – Выперли его.

– Как же так? – Робин занесла карандаш. – Если причиной этого стало его состояние здоровья, мы поможем вам отсудить компенсацию за незаконное увольнение…

– Да эт не потому, – выдавила Холли.

По ее непроницаемому, мрачному лицу пробежала странная тень, как серебристая вспышка среди грозовых туч, как мощная сила, что рвалась наружу.

– Он сюда вернулся, – добавила она, – и все по новой…

Опять рассказы о буйствах, беспричинных вспышках ярости, сломанной мебели, а под конец – сведения о том, что Брокбэнк нашел себе другую работу, невнятно называемую «в охране», и уехал в Маркет-Харборо.

– А после – снова сюда, – сказала Холли, и у Робин участился пульс.

– Значит, сейчас он здесь, в Бэрроу? – спросила она.

– Нет. – Холли была уже порядком пьяна и с трудом придерживалась выгодной для себя линии. – Пару недель прокантовался, а после я припугнула, что полицию на него натравлю, коли он снова появится, и он с концами сгинул. Пи́сать хочу, – заявила Холли, – и сигаретку. Сама-то куришь?

Робин мотнула головой. Пошатываясь, Холли встала и пошла в уборную, а у Робин появилась возможность написать Страйку.

Говорит, в Бэрроу, с родней, его нет. Пьяна. Сейчас пойдет курить, не высовывайся.

Уже нажав «отправить», она пожалела, что добавила последние два слова, рискуя нарваться на очередное саркастическое замечание относительно курсов наружного наблюдения, но телефон звякнул почти сразу, и Робин прочла одно слово:

Слушаюсь.

В густом облаке запаха «Ротманс» Холли вернулась к столу, неся с собой бокал белого вина, который сразу подвинула к Робин, и пятую пинту пива.

– Большое спасибо, – сказала Робин.

– Вот вишь, – заныла Холли, как будто разговор не прерывался, – как у меня здоровье из-за его пошатнулось.

– Не сомневаюсь, – поддакнула Робин. – Значит, мистер Брокбэнк живет…

– Буйный он. А я те рассказывала, как он мне башку дверцей холодильника зажал?

– Да-да, рассказывали, – терпеливо подтвердила Робин.

– И фингал мне поставил, когда я ему не давала материны тарелки бить…

– Ужас! Вы, безусловно, имеете право встать в очередь на определенные выплаты, – солгала Робин, подавляя в себе слабые угрызения совести, а потом перешла к делу. – Мы полагали, что мистер Брокбэнк проживает здесь, в Бэрроу, поскольку сюда поступает его пенсия.

После четырех с половиной пинт реакция Холли замедлилась. Ей светила денежная компенсация за все мучения, и даже глубокая морщина между бровями, придававшая ее лицу неизменно зверский вид, слегка разгладилась. Однако при упоминании пенсии Брокбэнка ее как подменили.