Вот и Робин тоже потянуло в Лондон. Отчасти потому, что здесь жил Мэтью, который, впрочем, не интересовался лабиринтами, куда ее что ни день заводила следственная работа. Его притягивал только поверхностный лоск: лучшие рестораны, фешенебельные районы, как будто Лондон был гигантской доской для игры в «Монополию». Мэтью вечно разрывался между столицей и графством Йоркшир, где находился их родной городок Мэссем. Его отец был коренным йоркширцем, а покойная мать, уроженка графства Суррей, всю жизнь показывала, что перебралась в северный край исключительно из милости. Она упорно исправляла йоркширские словечки в речи Мэтью и его сестры Кимберли. На первых порах тщательно сглаженный говор Мэтью вызывал неприязнь у братьев Робин: как она ни выгораживала своего избранника, как ни козыряла его йоркширской фамилией, они нутром чуяли того, кто хочет перекраситься в южанина.

– Каково, интересно, было бы здесь родиться? – задумался Страйк, обводя взглядом стоящие вплотную дома. – Как на острове. Да и говорок какой-то чудной – никогда такого не слышал.

Где-то поблизости мужской голос завел бравурную песню. Вначале Робин показалось, что это церковный гимн. Потом к этому одинокому голосу присоединились другие, и переменившийся ветер донес до их слуха отчетливые слова:

Friends to share in games and laughter

Songs at dusk and books at noon…[52]

– Школьная песня, – заулыбалась Робин.

Теперь она увидела идущую по Баклю-стрит процессию немолодых мужчин в черных костюмах.

– Одноклассника хоронят, – догадался Страйк. – Ты посмотри на них…

Когда процессия поравнялась с «лендровером», один человек в черном поймал взгляд Робин.

– Мужская гимназия города Бэрроу! – прокричал он, выбрасывая вверх кулак, словно только что забил гол.

Другие поддержали его приветствие, но их бравада, подогретая спиртным, выглядела грустно. Они вновь завели ту же песню и вскоре скрылись из виду.

Harbour lights and clustered shipping

Clouds above the wheeling gulls…[53]

– Патриоты своего города, – сказал Страйк.

Ему вспомнился такой же горожанин, дядя Тед, корнуэлец до мозга костей, который жил и хотел бы умереть в Сент-Мозе, став неотъемлемой частицей городской канвы. Улыбающийся с выцветших фотографий в местном пабе, он должен был остаться в памяти земляков. Когда настанет срок (Страйк надеялся, что дядя Тед проживет еще лет двадцать-тридцать), его будут хоронить так же, как этого безвестного выпускника местной гимназии: с выпивкой, со слезами, но в то же время с гордостью за достойно прожитую им жизнь. А что оставят по себе в родных городах злобный, набычившийся Брокбэнк, растлитель малолетних, и рыжий садист Лэйнг? Вздохи облегчения, боязнь, что они встанут из могил, изломанные судьбы и бесконечные проклятья.

– Ну что, поехали? – негромко спросила Робин, и Страйк кивнул, бросив окурок в пустую жестянку, откуда донеслось короткое, не лишенное приятности шипение.

A dreadful knowledge comes…

Blue Öyster Cult. «In the Presence of Another World»[54]

В гостинице «Трэвелодж» их поселили через пять номеров друг от друга. Робин жутко боялась, что портье предложит номер на двоих, но Страйк решительно предотвратил такой поворот, сказав: «Два одноместных» – еще до того, как молодой человек за стойкой успел открыть рот.

Нашла о чем беспокоиться: ведь целый день в «лендровере» они были физически ближе, чем в лифте. Не странность ли – дойдя до двери своего номера, желать Страйку спокойной ночи, хотя он даже не замешкался? Он просто сказал: «Пока» – и зашагал дальше по коридору, но все же дождался, чтобы она разобралась с ключом-картой и вошла, нервно помахав ему рукой.

Зачем она помахала? Дурость.

Бросив сумку на кровать, Робин подошла к окну, из которого открывался вид на те же промышленные склады, что остались позади несколько часов назад. Казалось, после отъезда из Лондона времени прошло намного больше, чем на самом деле.

Отопление жарило во всю мощь. Робин с трудом открыла тугую раму, и внутрь ворвался свежий ночной воздух, с готовностью захвативший пространство этой душной коробки. Поставив телефон заряжаться, Робин переоделась в ночную рубашку, почистила зубы и забралась в прохладные простыни.

И все же ее не покидало какое-то беспокойство оттого, что она ночует в пяти комнатах от Страйка. Конечно, это Мэтью ее накачал. Если ты с ним переспишь, между нами все будет кончено.

Разгулявшееся воображение подсказывало: вот-вот раздастся стук в дверь – и под каким-нибудь надуманным предлогом войдет Страйк…

Что за чушь!

Робин перевернулась на живот и спрятала разгоряченное лицо в подушку. Откуда что берется? Будь проклят Мэтью, если он внушает ей такие мысли, если судит по себе…

Страйк, в свою очередь, еще не добрался до кровати. После долгих часов неподвижности в автомобиле у него затекло все тело. Хорошо, что появилась возможность снять протез. Хотя стоять под душем на одной ноге было некомфортно, он все же зашел в кабинку и, придерживаясь за перекладину, подставил ноющее колено под горячие струи. Потом растерся полотенцем, с осторожностью допрыгал до кровати, поставил на зарядку мобильный и голым залез под одеяло.

Он улегся, подсунув руки под затылок, уставился в темный потолок и стал думать о Робин, лежавшей в пяти комнатах от него. Написал ли ей Мэтью, поговорил ли с ней по телефону, воспользовалась ли она уединением, чтобы в первый раз за день поплакать?

Снизу доносился шум: громкий мужской смех, выкрики, уханье, хлопанье дверью, – очевидно, там гуляла холостяцкая компания. Кто-то включил музыку, и басы гулко отзывались у Страйка в номере. Это напомнило ему, как он ночевал в своем рабочем кабинете и металлический каркас раскладушки вибрировал от музыки, игравшей на первом этаже, в баре «12 тактов». Сейчас оставалось только надеяться, что в номере у Робин не так шумно и она сможет как следует отдохнуть: завтра ей предстояло пилить еще двести пятьдесят миль. Зевая, Страйк поворочался и, невзирая на дебош и грохот музыки, почти мгновенно уснул.

На следующее утро они, как и договаривались, встретились на завтраке, и Страйк заслонил Робин, чтобы она тайком наполнила из кофейника их фляжку, после чего оба нагрузили свои тарелки тостами. Страйк поборол желание взять английский завтрак и в награду за такую стойкость запихнул в рюкзак несколько булочек. В восемь утра машина уже мчалась по живописным сельским районам Камберленда, мимо вересковых пустошей и торфяников, а дальше свернула на трассу M6.