И вроде все, как всегда – гудит, в небесный свод столбом света упирается, но все же не так, как всегда. Изменилось что-то. И вот, вроде, чую, а словами-то сказать, как положено, не могу. Я вздрогнул и помотал головой. Будто показалось? Ан нет, вот снова! Мигает! Едва видно! Скорее даже, ощутимо! Непорядок!

- Батька Гур, а чего ты тут делаешь? – раздалось за спиной.

- Да твою ж мать, айкой порченую! – схватившись за сердце, охнул я, обернувшись.

- А чего сразу айкой-то? – парень уставился исподлобья. Обиделся. Да, нехорошо получилось.

- Прости, Малько, - повинился я, переводя дух. – Вырвалось само, с перепугу.

- Ладно.

- Будешь так подкрадываться, рекрут, без батьки Гура останетесь! Помру ведь!

- Не буду, - он виновато шмыгнул носом. – Ты один нормальный тут.

- А что, дружбанов не сыскал себе еще?

- Да где хоть искать-то?

- А ты по сторонам не зыркай, будто ото всех тумаков ждешь, поласковей будь.

- Ну ты скажешь тоже, поласковей! Что они, девки, что ли? Может, их еще и…

- Малько! Разговорчивый не в меру! – я постарался удержать хохот, но тот все равно, несмотря на все потуги, вырвался наружу. – Ты смотри мне тут! Это тебе не дома! И запомни, парень – друзей не надо иметь, с ним надобно дружить!

- Батька Гур, да ты балагур! – ненароком срифмовал айка, согнувшись от смеха. – Вот не думал, что шутки шутить умеешь!

- Велико умение! Давай, поэт, пойдем, отобедаем.

Мы развернулись спиной к Оси и увидели мужчину, что поднимался на холм по его пологой стороне. Это кто еще такой? Не дракон – на них у меня глаз наметан, хотя волосы светлые и одет богато, не из людских, точно не айка. Да и не из моих собратьев горного народа, хотя вот сейчас, когда поближе подошел, вижу, что глаза похожего цвета. Но у знати нашей они синие и светятся, а у простых вояк да крестьян, как сам я, коричневые, цвета матушки земли. А у незнакомца хоть и яркие, но голубые, будто прозрачные.

- Остановись. – Я преградил ему путь. – Кто таков? Что тут делаешь?

- Отойди. – Спокойно раздалось в ответ.

И мое тело тут же, будто само, послушно шагнуло в сторону. Как так? Что за чудеса?!

Незнакомец тем временем подошел к Оси, вгляделся в нее с любопытством.

- Так вот ты какая, - прошептал он, протянув руку к столбу энергии, бьющему в небеса. И тут, Богиня-мать, тот изогнулся и отклонился в сторону, отодвинулся, словно неприятно ему было то касание!

Мы с айкой замерли, разинув рты. А мужчина весь в лице изменился, перекосило его, будто кондратий тяпнул, глаза черным полыхнули!

- Вот, значит, как?! – прошипел он. – Архангелом брезгуешь?!

- Отойдите от Оси и немедленно уйдите! – спохватился я. Но мужчина и не думал реагировать.

- Эй, дядя, ты не слышал? – вмешался рекрут. – Тебе сказано! Проваливай!

- Ты кто? – незнакомец внимательно на него посмотрел. В голубых глазах все еще плавали лужицы тьмы.

- Тебе зачем? – парень отступил на шаг.

- Имя. – Тихо проронил мужчина, да таким тоном, что мы оба, клянусь Богиней, вздрогнули.

- Малько меня зовут. – Рекрут вздернул нос. – И что?

- Малько. – Повторил тот. – Запомню. – Он начал спускаться с холма и вскоре стал едва различимым в золотой дымке Оси.

- А чего стоим-то? – я хлопнул себя по ляжкам. – Задержать же надобно нарушителя! Бежим!

Мы весь холм обошли несколько раз, но незнакомца и след простыл. Эх, надо же так опростоволоситься-то! Ведь доложить придется! А как? Кто поверит, что батька Гур замер, как ягненок перед мясником, беспрепятственно пропустил не пойми кого к Оси, а потом спокойненько отпустил? Позор-то какой!

- Как сквозь землю провалился! – Малько развел руками, оглядываясь. – Кто хоть это был?

- Да кто ж его знает! – я поскреб бороду.

Болтали тут давеча о каких-то Падших, что ночью с неба сыпались. Ко многим, мол, они в дома постучались, и все впустили чужаков, словно братьев родных да сватьев. Помогли им, израненным, спать на лучшие перины уложили, а как те уходить собрались, одежу им самую дорогую отдали. И все безропотно, словно в тумане. Думал, бабьи сказки, а смотри ж ты, с таким Падшим, похоже, и сам столкнулся сегодня.

Риэра

Спина уже ныла, шея не ворочалась, пальцы болели, но очередь на перевязку, казалось, становилась только длиннее. Ну, да лучше уж здесь, в госпитале, горб гнуть, как говорит Цета, чем дома вздрагивать от каждого шума, опасаясь новых убийц, подосланных Императрицей Шаиной.

Я усадила на скамью за ширмой старушку в неряшливой, давно не стираной одежде, и начала снимать повязку с плеча и руки. Больная, словно только того и ожидая, с чмоканьем открыла рот, набрала побольше воздуха во впалую грудь и принялась рассказывать:

- Прибегает, значит, вчерась младшенькая моя домой, в ноги мне падает, жалобится – муж побил! – Старуха вздохнула. - Старшеньких тоже супружники поколачивают, но за эту сердце болит – такая красотка вышла она у меня, ладненькая, все при ней, пригожая, вот прямо как ты!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Спасибо.

- Платье с плеча приспустила, синяк кажет. Ну, черный, да, но размером-то всего ничего – с ладонь. Меня мой колотил, так по молодости вся черная к кахарам приползала, едва душенька в теле держалась!

- И терпели такое? – спросила я, покрывая ее ужасный ожог мазью.

- Дак доля наша такая бабская! Спрашиваю дочу, чем не угодила мужу-то, чем прогневала? Тем, что не брюхатая, отвечает. Уж давненько живем, у соседей второй на подходе, супружнику в поле помощник надобен, да и лучше не один. Така, значится, бяда! Я ее и учу: беги до дому, успеешь еще возвертаться, пока он с пашни не пришел, тогда и не узнает, что ты драпака до мамки давала. А как явится, сразу под него ложись! Не было в нашем роду пустых девок. Я вот пустопузая-то и не ходила вовсе. Как носить на себе женское начала, так сразу мы с моим первого ребетенка и сладили. – Она захихикала. – Еще и к Офель не ходили, а уж понесла. А потом один за другим выскакивали!

Старуха помолчала, припоминая, видимо, дни молодости.