– Теперь ты будешь наводить ужас на все Ледовое море?

Голубка замерла, будто ее толкнули. Словно Фредерик обвинил ее в чем-то, на что не имел права. Она обвела взглядом серое море, покрытое тонкой тусклой пленкой снега, а потом посмотрела на брата:

– А ты считаешь, что я должна сделать: вернуться домой на Рыбий остров и есть тресковую икру?

– В тресковой икре нет ничего плохого, – пробормотал Фредерик.

– Я не о том, – сказала Голубка с презрением.

Она вздохнула, словно пожалела о своем резком тоне, и кивнула в сторону маленькой лестницы, что вела на верхнюю палубу.

– Спустимся ненадолго? – предложила она.

Мы пошли за ней. Голубка открыла дверь своей капитанской каюты. Чего там только не было! Плетеные ковры и красивые керосиновые лампы с колпаками из тонкого стекла, книги и канделябры, несколько ружей, видимо, старинных, а на стене – голова нерпы. В открытой пасти виднелись ряды острых белых хищных зубов. Глаза были из черного стекла.

Голубка расстегнула ремень, на котором висел нож, и опустилась в кресло. Она долго смотрела на Фредерика, а он стоял, почти робея перед всей этой роскошью и перед своей сестрой, которая теперь завязывала волосы в узел. Она была не похожа на Урстрёма. У того тоже была роскошная каюта с коврами и всякими богатствами, которые Фредерик тем не менее называл хламом. Но я не могла понять, в чем именно была разница между двумя капитанами.

– Такой, как я, некуда идти, – сказала Голубка.

– Что в тебе такого особенного? – спросил Фредерик.

– Я купила свободу, продав свою душу.

Фредерик покачал головой, махнул рукой, словно хотел сказать: ах, разве это так важно?

Но Голубка возразила:

– Как думаешь, что скажут обо мне на Рыбьем острове, когда узнают, что я была дочерью Белоголового? Была надсмотрщицей и отправляла детей в шахту? Не только у моих родителей похитили детей. С тех пор как я оказалась на этом проклятом острове, у меня на глазах умерло двое ребятишек с Рыбьего. От воспаления легких и от изнуряющей работы. А мальчики, которых они привезли с острова Росомахи, погибли под обвалом. Их отец дружил с нашим папой, они вместе рыбачили. Что он скажет, если я вернусь домой и как ни в чем не бывало стану обжираться тресковой икрой?

Фредерик пожал плечами; кажется, он собирался что-то сказать, но не мог подобрать слова.

Голубка покачала головой и повторила:

– Такой, как я, некуда идти. Для меня есть лишь море.

Она вздохнула и, видимо, захотела ободрить его, потому что сказала:

– Может, я и украду мешок зерна или даже два. Но детей похищать не стану. Думаю, я никогда в жизни больше не захочу их видеть.

Фредерик опустил взгляд.

– Ну, просто… уж больно я не люблю пиратов… – проговорил он.

Голубка кивнула.

– И я тоже.

– Что ж, так и будешь корить себя до конца жизни?

Она ответила не сразу. Что-то горькое появилось у нее в лице, будто она проглотила желчный пузырь.

– Может быть.

Но тут уж я взяла слово. Мне стало жаль Фредерика: он стоял так понуро и печально, словно винил самого себя за то, что его сестра собиралась стать кошмаром Ледового моря.

– Ты говорила, что продала свою душу, – сказала я Голубке. – Но это не так. Просто последние двенадцать лет твоя жизнь была слишком холодной и отвратительной, поэтому душа твоя замерзла. Потребуется время, чтобы она оттаяла.

Фредерик посмотрел на сестру и улыбнулся, словно хотел спросить: «Ну, что ты теперь скажешь?»

Голубка помедлила. Не знаю, разозлила ли я ее или она просто решила, что мы ничего не понимаем. Но в конце концов она пригвоздила Фредерика взглядом:

– Посмотрим, удастся ли вам изменить меня.

С этими словами она встала, снова пристегнула ремень с ножом и вышла. Мы с Фредериком остались одни. Нерпа скалилась на нас со стены. Корабль медленно покачивался на волнах.

– Думаешь, у тебя получится? – спросила я. – Изменить ее.

Он погладил свою большую рыжую бороду и закрыл глаза.

– Посмотрим. Я ведь как-никак ее старший брат.

Сквозь маленькие окошки в свинцовых рамах я видела силуэт Голубки. Она стояла и смотрела, как работает команда на корме у кабестана[17]: матросы поднимали якоря, чтобы, покинув место погребения, выйти в море. Вдруг я поняла, что отличало Голубку от Урстрёма, почему он был так напуган и почему она никогда больше ничего не будет бояться. Причина в том, что ей нечего было терять.

Обратное плавание было рискованным, а порой даже смертельно опасным. Голубка, которая когда-то в детстве боялась всего на свете, теперь держалась на удивление бесстрашно. День и ночь плыли мы по безумному бушующему Ледовому морю; пираты, вцепившись в снасти, молились о спасении своих жизней. Но если мы наталкивались на плотный лед, который еще не успел треснуть, Голубка не сдерживала корабль, как это сделали бы другие капитаны, а отдавала приказ поднять все паруса. И тогда «Снежный ворон» летел словно на крыльях, тяжелый клюв рассекал все препятствия на пути. Пираты до смерти боялись Голубку, но и любили тоже. Пожалуй, даже больше, чем Белоголового.

Мы не встретили по пути никаких судов. Видимо, не нашлось других безумцев, которые бы решились повести свой корабль в море – в такое ледяное крошево, где попадались льдины величиной с наш парус. А если кто и попробовал, то живо поворачивал прочь, завидев «Снежного ворона» – самый грозный пиратский корабль.

Через три дня после похорон Белоголового я стояла на корме и смотрела на волны. Все, кто мог, спустились вниз. Снег продолжал валить, покрывая палубу и засыпая снасти, у которых вдруг словно выросли бороды. На палубе остался лишь рулевой. Я провела рукой по мокрому борту, собрала снег в ладонь. Я не знала, почему ушла от всех. Просто захотелось немного побыть одной. Много недель прошло с тех пор, как я оставила дом. Почти все, кого я встречала на пути, говорили, что у меня ничего не получится. Но они ошибались.

Только можно ли считать, что все прошло благополучно? Я навидалась и нахлебалась столько Ледового моря, что оно теперь навечно засело во мне, ничем не смоешь. Я вспомнила волчонка на Волчьих островах – того, который пытался прижаться к телу убитой матери. Цыпленка, которому суждено всю жизнь ловить рыбу для Эйнара. И тот кошелек из мягкой светлой кожи в лавке в Портбурге. Никогда мне этого не забыть!

«Этот мир – от острова Синий Глаз на востоке до острова Крайний на западе – похож на стол, – подумала я. – За столом сидят люди и подсчитывают свои денежки. Но у стола есть ножки, на которых он держится. И ножки – это малыши. Те волчата, которых пристегивают, чтобы они бегали в упряжке; русалочьи детеныши, которых убивают ради кошельков; птенцы, которых привязывают за шею, чтобы они ловили рыбу; и малолетки, которых посылают в глубокую шахту с киркой и корзиной».