занятия, за наши труды! Кто не отдал бы, чтобы снискать его, свою кровь, не только что пот!» (Alberti L. В. De iciarchia, р. 214–215).

103

Poliziano A. Opera. Basiliae, 1553, р. 46–51.

104

Huizinga I. Homo ludens. A Study of the Play Element in Culture. London, 1970, p. 206.

105

Landino Ch. Disputationes camaldulenses, p. 724–730.

106

Веселовский A. H. Указ. соч., с. 193–194, 214–217, 293, 166–167.

107

A. H. Веселовский справедливо ставил беседы в обществе виллы «Парадизо» в один преемственный ряд с кружком Луиджи Марсильи; с компанией, собиравшейся в монастыре Сан Спирито, где блистал Манетти; с кружком Аргиропуло, встречавшимся на вилле Франко Саккетти-младшего; с последующими «академическими» диспутами. Жанр «Paradiso» он определял так: «Наш роман относится к переходной литературной поре, стоя и в формальном и в историческом отношениях на перепутье между конкретной новеллой XIV века и отвлеченно-философскими прениями позднейшего Renaissance. Здесь еще рассказывают и болтают, но еще больше толкуют, поднимая тонкие вопросы и выставляя на вид богатство античной науки, недавно приобретенное» (Веселовский А. Н. Указ, соч., с. 229, а также 238 и др.). Нужно только заметить, что и в Высоком Возрождении ученое общение не ограничивалось «отвлеченными прениями».

108

Chattel A. Arte е umanesimo…, р. 157–159, 160–166.

109

Castiglione В. Op. cit., lib. I, cap. 4, p. 85–96. Мимоходом Кастильоне формулирует здесь то понимание взаимообусловленного отношения творческой свободы и высшей нормативности, которое было также идеалом ренессансного искусства и которое лежало, например, в основе трактатов Леона Баттисты Альберти или Леонардо да Винчи о живописи.

110

Веселовский А. Н. Указ. соч., с. 192 (курсив мой. — Л. Б.).

111

Chastel A. Marsile Ficin et l’art. Geneve — Lille, 1954, p. 7–22; Marsel R. Marsile Ficin, p. 279–290 etc. Цит. по kh.: Kristeller P. Il pensiero filosofico di Marsilio Ficino. Firenze, 1953, p. 317, 319 (см. также c. 303–308, 322). Об архетипичности образов Демокрита и Гераклита в связи с диалогом Л. Альберти «Момус» см.: Klein R. Un aspect de l’hermeneutique a l’age de l’humanisme classique. Le theme du fou et Pironie humaniste. — In: Umanesimo e ermeneutica. Padova, 1963, p. 11, e seg., 22.

112

Bruni L. Ad Petrum Histrum, p. 98; Ficino M. Commentarium in Convivium, lib. I, cap. 1.

113

Vita Marsilii Ficini per loannem Cursium, cap. XVIII. — In: Marsel R. Marsile Ficin, p. 686. Ср. с описанием обстановки «in agro Caregio» самого Фичино, в письме к Козимо Медичи подчеркивавшего возвышенную духовность общения (Suppiementum ficinianum, vol. II, p. 87–88). Как и многие другие элементы латинской традиции, включение веселых и острых «фацетий» в возвышенную сферу серьезности было возрождено и узаконено уже Петраркой (см.: раздел «De facetiis ас salibus illustrum». — In: Petrarсa F. Rerum memorandarum libri. Per cura di G. Billanovich. Firenze, 1945, p. 68–100).

114

Под «текстом» здесь понимается семиотическое понятие, в соответствии с которым как текст могут рассматриваться улица, одежда и т. д. — вообще любые предметы, выполняющие наряду с другими функциями также знаковую (см.: Лотман Ю. Л. Структура художественного текста. М., 1970). Способность быть текстом, как отмечает Ю. Л. Лотман, не только допускает, но и обычно предполагает полифункциональность, например совмещение практически-прикладных и мировоззренческих задач. Это замечательно выступает в ренессансной вилле: она должна была соответствовать ряду климатических, гигиенических, хозяйственных, архитектурных и, наконец, этических и эстетических требований; притом ее конструктивные свойства, осмысленные и приведенные в систему уже Леоном Альберти, легко переходили в образ мира и в соответствующую семантику «otium philosophicum» (см.: Chastel A. Arte е umanesimo… р. 157–166).

115

Chastel A. Arte е umanesimo…, р. 157–158.

116

См. Marsel R. Marsile Ficin, p. 296. Ср. c «Philosophia triceps, naturalis, rationalis, moralis humanorum rerum», изображавшейся на гравюрах начала XVI в. в виде трехголового существа (Alverny М. Quelques aspects du symbolisme de la «Sapientia» chez les humanistes. — In: Umanesimo e esoterismo. Padova, 1960, p. 323). Ср. также с аллегорическим изображением трех возрастов на картине, приписываемой Тициану («Prudentia»), где дан «signum triceps» трех аспектов времени (Seznec J. The Survival of the Pagan Gods. The Mythological Tradition and Its Place in Renaissance Humanism and Art. N. Y., 1953, p. 119–121).

117

Suppiementum ficinianum, vol. II, p. 279.

118

Для сопоставления можно использовать письмо Леонардо Джустиниано к Гуарино Веронскому (Guarino Veronese. Epistoario, vol. I, N 186, p. 294–296) с подробным описанием занятий Гуманиста — «серьезных и забавных». Хотя автор называет «заслуживающей смеха апологией неотесанности» мысль, что «словесность без жизни ни к чему не может быть годна, скорее уж жизнь без словесности», все же Джустиниано признается, что и ему это часто приходит на ум, ибо он, при всей сладости чтения, не может им удовлетвориться. От чтения он переходит к дружеским беседам и спорам «то о положении общественных дел, то об управлении делами семейными, то о древнем происхождении и судьбах государства и наших граждан, то о счастье прошедших веков, о бедствиях нашего времени, о славе, о доблести и других делах человеческих всегда бывает спор, конечно, с пользой и праздничностью… Но и это меня не занимает постоянно». Упомянув также устроение жизни и нравов, монастыри, чтение «христианских философов» и Библии, Джустиниано затем переходит к удовольствиям от созерцания природы и того в ней, что не зависит от человеческих усилий, плодов и разнотравья, обильно выросших на заливных землях. Он припоминает при этом сведения из «натуральной философии» илb же, когда иссякают запасы полученных в юности знаний, «относит, на народный лад, к чудесам то, что произвела тайная сила природы». Устав от прогулки, он берет лодку, ловит рыбу или, поставив силки на птиц, располагается под навесом в тени, укрывающей от палящего солнца и обвевающей прохладой; «и всегда со мной возлежит, рассуждает и беседует какой-либо латинский или греческий сотоварищ». Прибавив к этому еще и музицирование, Джустиниано заключает уже приводившейся мною формулой: «Таковы, следовательно, труды мои в досуге». Здесь, как и в письме Полициано, как и в письме Макьявелли к Ф. Веттори (с той же прогулкой на лесном птичьем току с книгой античного автора в руках), — почти неразличима грань между литературными и бытовыми стереотипами.

119