более жестокими и масштабными, чем мы полагаем сейчас. Он заявлял, что некоторые судьи и инквизиторы обогащались на судебных процессах, и что фраза «без применения пыток» может означать, что ноги жертвы всего лишь зажимали в железных колодках, а это технически не считается пыткой. Он писал, что если раньше он не сомневался в существовании ведьм, то чем больше ему доводилось знакомиться с делами обвиняемых, тем больше росло его сомнение. Именно пытки заполонили Германию так называемыми ведьмами. Тысячи ведьм кричали, погибая на кострах, и ответом им становились только новые костры.

Фон Шпее практически повторил слова Салазара: «Не было ни колдунов, ни околдованных, пока о них не стали говорить и писать». Примерно в середине столетия римская инквизиция взялась упорядочивать борьбу с колдовством. В 1623 и в 1631 году папы Григорий XV и Урбан VIII выпустили специальные буллы против зла. Но их главной целью были гадательные практики, особенно те, которые касались жизни Папы Римского. В 1634 году был открыт заговор против папы Урбана VIII, элементами которого были и гадания, и изготовление восковых фигурок, причем делалось все это в стенах университета при Святом Престоле. В результате племянник одного из кардиналов был обезглавлен, а его сообщники повешены или отправлены на галеры. Однако, несмотря на это, Священная канцелярия в Риме в том же году предписывала в проповедях разъяснять населению ложность самой идеи ведовства, да и сама постоянно вмешивалась в колдовские процессы, стремясь не допустить волны истерии, направленной против ведьм. В 1657 году от Святого Престола исходит ряд наставлений. В них, как и в испанских инструкциях, осуждались два основных просчета судей в колдовских процессах: (1) арест на основании общих подозрений, (2) неизбирательное применение пыток. Проблема реальности колдовства не рассматривалась вообще, а главное внимание уделялось реальности тех или иных преступлений. Здесь нашел отражение растущий спрос на точность доказательств, который начинал ощутимо влиять на всю правовую систему Европы, но следует признать, что в вопросах колдовства генералы от инквизиции были первыми, кто начал добиваться этого на деле.

Однако в то время, когда церковные суды только-только начали более тщательно подходить к делам ведьм, что на время приостановило волну процессов против колдовства, когда усталый от войн дух Европы все более впадал в неверие, именно в этот момент во Франции случилась ужасная история. Вот это был настоящий процесс, свободный от всяких мистических атрибутов и благочестивых мифов, в основе которого лежало абсолютное зло. Время очистило эту историю от наносов и мы теперь можем анализировать случившееся даже лучше, чем современники тех событий. Наверное, то, что происходило на земле Парижа, было обусловлено событиями в инфернальных подземных мирах — только такое соображение и оправдывает мстительный ужас и непристойность событий.

В 1679 году в Париже был произведен ряд арестов по подозрению в убийствах с помощью яда. Со времени печально известного дела мадам де Бренвилье[133] королевская администрация следила за такими вещами с особым вниманием. Фактически они подготовили ловушку для обвиняемой женщины, и именно в ходе уголовного расследования выяснилось более серьезное преступление. В марте 1679 года полиция арестовала женщину по имени Катрин Деэ[134]. Она была женой мелкого ювелира Антуана Монвуазена, обанкротившегося и вынужденного распродать свой товар за бесценок. Катрин была невысокой, полной, симпатичной женщиной, более известной под именем Ля-Вуазен. После банкротства мужа ей постепенно удалось сделать свой дом весьма популярным среди парижского высшего общества. Она открыто практиковала физиогномику и хиромантию, ясновидение и оккультизм, приторговывала косметикой и успокоительными средствами. Собственно, в этом не было ничего предосудительного до тех пор, пока хозяйка модного салона, вслед за древними прорицателями, не пала перед искушением корысти. Вскоре основное место в ее бизнесе заняли приворотные и отворотные зелья, всевозможные амулеты и яды. Они приносили очень неплохую прибыль. Денег вполне хватало, чтобы содержать старую больную мать, и оставалось на роскошный гардероб, совершенно необходимый для поддержания репутации. Известно, что платье и плащ Ля-Вуазен обошлись в 15 000 ливров. Видимо, столь дорогие наряды способствовали проникновению в оккультные тайны. В числе любовников Ля-Вуазен значились дворяне, художники, парижский палач и несколько ее коллег по волшебному цеху. Арест Ля-Вуазен просто потряс парижское общество.

Первые же допросы привели к новым арестам. Были схвачены любовник Ля-Вуазен Кёрэ-Лесаж, священник Мариэтт, священник Гибур, ризничий парижской церкви. В тюрьме оказались друзья Ля-Вуазен и ее дочь Маргарет. Расследование вела Огненная палата, специальная комиссия по расследованию чрезвычайных дел, учрежденная королем Людовиком XIV. Свое название палата получила от множества свечей, горевших в зале заседаний, задрапированном черной тканью. В состав Огненной палаты входили двенадцать членов, среди которых более всего запомнился Николя де ла Рейни[135]. Это был человек выдающегося характера, смелый, умный и преданный королю и Франции. Ла Реми отличался принципиальностью и тщательностью ведения расследований, именно благодаря его заметкам мы знаем о подробностях парижского дела. А вот доверчивым его никто не считал. Как и Салазар, Рейни не склонен был доверять кому бы и чему бы то ни было, и следствию это неизменно шло на пользу. Однако когда в 1679 году он выделил в деле оккультную составляющую, в обществе это вызвало смех. Популярный драматург Донно де Визе[136] позаимствовал у Рейни сюжет для комедии, высмеивающей популярную веру в колдовство. Визе в сотрудничестве с Томасом Корнелем 19 ноября 1679 года представил в Париже новую пьесу «La Devineresse ou les Faux Enchantements»[137]. Ля Вуазен все еще находилась в тюрьме, подробности ее мрачного дела пока не разглашались, и следователю ла Рейни было явно не до смеха. Но пьеса уже шла на парижских подмостках, Ля Вуазен была выведена в ней под именем мадам Джобин, и вместе с публикой смеялась над своими псевдотаинственными розыгрышами и людской доверчивостью. На гравюре, рекламирующей пьесу, изображена «безобразная сатанинская фигура»; дьявол в пьесе восклицал: «Милосердия, сэр! Я хороший дьявол!» Пьеса продержалась на театральной сцене в течение пяти месяцев.

Тем временем ла Рейни и другие члены палаты продолжали следствие. Одной из первых жертв стала жена модного музыканта, флейтиста короля. Ее осудили за отравление своего первого мужа и казнили в мае. Другую молодую женщину приговорили к изгнанию, поскольку в ее случае яд не сработал. Следующими оказались жены двух выдающихся адвокатов. Все это имело непосредственное отношение к салону Ля-Вуазен или к созданным ей кружкам. Выяснилось, что маршал де Люксембург посещал Кёрэ-Лесажа со списком своих желаний. Лесаж выдавал себя за могущественного волшебника. Герцогиня Бульонская посещала Ля-Вуазен, желая приобрести у нее