с установленными фактами. Если кто-либо признался в нанесении вреда людям или сельскому хозяйству, требовалось доказать, что людям или хозяйству действительно был причинен вред. «Молоту ведьм» не следует доверять безоговорочно, поскольку авторы его были людьми и, следовательно, могли ошибаться.

Все это совсем не похоже на то, что происходило почти повсеместно. У испанской инквизиции хватало своих особых врагов — еретиков, морисков[126], марранов[127], и она преследовала их довольно жестко. Люди могут быть очень решительными, когда дело касается их убеждений. Но какой бы ни была причина, несмотря на все протесты и жалобы, «невозмутимое высшее правосудие сохраняло мудрую умеренность»[128]. Инквизиция поставила под сомнение именно те методы, которыми пользовались в судах Европы. Судьям было запрещено задавать наводящие вопросы, угрожать подследственным и намекать на то, каких именно признаний от них ждут — то есть запрещено было как раз то, что всячески поощрял «Молот ведьм». Вместо огульных обвинений в колдовстве инквизиция предложила в ходе проповедей объяснять, что порча урожая связана, прежде всего, с погодными условиями, а не с происками ведьм; инквизиция допускала чисто формальное отречение, и в конце концов сумела настолько гуманизировать свои суды, что до 1600 года женщина, дважды заявлявшая о своих плотских связях с инкубом, оба раза выходила на свободу. Еще одну женщину, обвинявшую себя и других в колдовстве, приговорили к порке не только и не столько за колдовство, сколько за клевету и ложные обвинения. Многие обвиняемые на словах примирились с Церковью, их приговаривали к покаянию, но ни о каких ограничениях в еде или образе жизни речи не шло, хотя чисто формально многие из них могли считаться еретиками.

В таких условиях колдовская статистика либо не пополнялась совсем, либо пополнялась довольно скромно. Правда, если в деле возникал договор с темными силами, суды инквизиции могли выносить весьма серьезные приговоры. Если такой договор имел место, дело квалифицировалось как связанное с ересью. Но и в этом случае суды могли обойтись отречением от договора и сотней ударов кнутом, возможно, еще и изгнанием на несколько лет. А вот с астрологией инквизиция боролась очень серьезно, по-видимому, из-за опасности ереси и отрицания веры в свободу воли. Так в 1582 году Верховный трибунал инквизиции предпринял решительные действия против университета Саламанки, где активно преподавали астрологию. Однако к астрологии относились терпимо, если речь шла о погоде, видах на урожай, событиях в мире вообще, мореходстве и медицине, а также о выявлении у новорожденных (особенно из знатных семей) определенных склонностей и телесных качеств.

Важнейшим событием стало посещение Наварры инквизитором Алонсо Салазаром де Фриасом в 1611 году. Если король Яков в Англии не особенно раздумывал, подписывая приговоры, то Салазар вел себя весьма осторожно и сдержанно. В Наварре в это время был засвидетельствован всплеск слухов, связанных с колдовством, жители от страха готовы были перейти к самосудам, и светские власти действовали заодно с Верховным судом инквизиции.

В результате состоялось масштабное аутодафе, в ходе которого двадцать девять из пятидесяти трех жертв были признаны виновными в колдовстве, причем пятерых из них осудили посмертно, поскольку они скончались в ходе следствия в тюрьме. Из двадцати четырех оставшихся пятерых приговорили к бичеванию, шестерых — к костру, прочих, видимо, приговорили к суровому покаянию. Это случилось в ноябре 1610 года. К следующему марту Верховный совет обеспокоился происходящим, опубликовал «Эдикт милосердия»[129], и отправил Салазара опять в Наварру. Он пробыл там с мая 1611 года по январь 1612 года, а свой отчет представил в марте.

Данный отчет может считаться одним из любопытнейших документов Церкви, и не только в связи с колдовством. Салазар был инквизитором и судьей; он пользовался полным доверием Священной канцелярии. Он признавал, что «перед лицом Священного Писания и учения отцов и богословов вряд ли можно отрицать абстрактную возможность договора с дьяволом и дьявольского вмешательства в человеческие дела». Но Салазар был умным и не злым человеком. Он хорошо представлял, что такое допросы подследственных, и позволил себе усомниться в представленных доказательствах. Еще в первый свой приезд он высказывал сомнения в истинности доказательств, но тогда его не услышали.

«Салазар принял восемнадцать сотен заявителей (согласно Эдикту милосердия), из которых тысяча триста восемьдесят четыре были детьми в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет, из них восемьдесят один отказался от ранее сделанных признаний». В «Истории испанской инквизиции» д-р Ли пишет: «Салазар устраивал перекрестные допросы, осматривал обвиняемых, проверял и перепроверял показания. Он пришел к выводу, что около тысячи шестисот человек были обвинены ложно. Так, например, ему донесли о шабаше, проходившем на том самом месте, где в это время находились его помощники. Он допрашивал женщин, признававшихся в плотской связи с демонами. Их обследовали врачи и признали девственницами. Он передал на исследование множество волшебных мазей и зелий, все они оказались поддельными и не содержали ни малейших следов магии. Он изучил методы, которыми велись допросы, и пришел в ужас. Он проверял слухи и отыскивал детей, от которые, как это часто случается, эти слухи исходили. В конце концов, он вынужден был констатировать: «Учитывая вышесказанное со всем христианским смирением вынужден сообщить, что не обнаружил даже признаков хотя бы одного колдовского акта, в равной степени как и посещения шабашей или присутствия на них, ни одного случая нанесение телесных повреждений с помощью магии или других подтвержденных фактов. Расследование значительно усилило мои прежние подозрения, что одних только показаний соучастников, не подкрепленных строгими доказательствами, недостаточно даже для ареста, не говоря уже о приговорах. Более того, мой опыт привел к убеждению, что из тех, кто прикрывается Указом о милосердии, более трех четвертей ложно обвиняют себя и своих сообщников. Я полагаю, что они сами пришли бы в Инквизицию, чтобы отозвать свои признания, если бы не страх наказания. Боюсь, что мои призывы без боязни относиться к инквизиции не были должным образом обнародованы, и я также боюсь, что в мое отсутствие комиссары, которым по вашему приказу я предписал делать то же самое, действуют без должного рвения, но с возрастающим усердием обнаруживают с каждым часом все больше ведьм и шабашей, чем прежде.

Кроме того, я также уверен, что в нынешних условиях нет необходимости в новых расследованиях или в продлении существующих, а скорее в том, что при скорбном состоянии общественного сознания каждый новый процесс о колдовстве приносит несомненный вред и порождает новое зло. Я пришел к выводу, что в деревне не было ни колдунов, ни чародеев, пока о них не стали говорить и