Парень вздрогнул и окинул взглядом почти пустое помещение. Большинство фабрикаторов еще ужинали. Он явно нервничал, а, может, даже был напуган.

Давид снова взглянул на стол, взял компас, затем вернул его на место.

И в конце концов прошептал:

– Его звали Костяным Кузнецом.

По спине прошла дрожь. Вспомнились пальцы и позвонки, лежавшие на лотках торговцев в Крибирске.

– Почему? Из-за усилителей, которые он нашел?

Давид удивленно вглянул на меня.

– Он их не нашел. Он их создал.

Я не хотела ему верить.

– Скверну?

Парень кивнул. Вот почему он посмотрел на ошейник Морозова, когда Зоя спросила, бывали ли гриши с такими же способностями. Морозов играл с теми же силами, что и Дарклинг. Магия. Мерзость.

– Как? – спросила я.

– Никто не знает, – Давид снова оглянулся через плечо. – После того, как Черный Еретик умер из-за несчастного случая, сотворившего Каньон, его сын явился из укрытия, чтобы возглавить Вторую армию. Он уничтожил все записи Морозова.

Его сын? И снова я подумала, как мало людей знали тайну Дарклинга. Черный Еретик никогда не умирал – был лишь один Дарклинг, единственный могущественный гриш, который руководил Второй армией на протяжении многих поколений, скрывая свою истинную личность. Насколько мне известно, у него никогда не было сына. И я ни за что не поверю, что он уничтожил нечто столь ценное, как записи Морозова. На борту китобоя он сказал, что не все книги запрещают совмещать усилители. Возможно, он ссылался на тексты самого Морозова.

– Почему его сын скрывался? – полюбопытствовала я, гадая, как Дарклингу удалось сфабриковать эту историю.

На этот раз Давид нахмурился, словно ответ был очевиден.

– Дарклинг и его наследник никогда не жили в Малом дворце вместе. Слишком велик риск, что их попытаются убить.

– Ясно, – кивнула я. Вполне правдоподобная история, да и спустя сотни лет вряд ли кто-то начнет к ней придираться. Гриши любили свои традиции, и Женя не могла быть первой портнихой на службе Дарклинга. – Но зачем ему уничтожать записи?

– В них были отчеты об экспериментах Морозова с усилителями. Черный Еретик пытался их воспроизвести, но что-то пошло не так.

Волоски на моих руках встали дыбом.

– И в результате появился Каньон.

Давид кивнул.

– Его сын сжег все документы и записи Морозова. Сказал, что они слишком опасны и представляют большое искушение для любого гриша. Поэтому я ничего не сказал на собрании. Я даже не должен знать об их существовании.

– Так откуда ты знаешь?

Давид в очередной раз осмотрел почти пустую мастерскую.

– Морозов был фабрикатором – возможно, самым первым и, безусловно, самым могущественным. Он творил вещи, о которых другие и мечтать не могли. – Парень робко пожал плечами. – Для нас он как герой.

– Тебе известно что-нибудь еще об усилителях, которые он сотворил?

Давид покачал головой.

– Ходили слухи, что есть и другие, но я слышал только об олене.

Вероятно, Давид никогда не читал «Историю святых». Апрат утверждал, что когда-то эту книгу дарили всем детям-гришам, прибывающим в Малый дворец. Но это было давно. Гриши верили в Малую науку, а не в религию. «Суеверия, – так высказался о книге Дарклинг. – Пропаганда для крестьян». Давид определенно не видел связи между святым Ильей и Ильей Морозовым. Или же просто это скрывал.

– Давид, – обратилась к нему я, – что ты тут делаешь? Ты закрепил ошейник. Наверняка ты знал, для чего он нужен.

Парень сглотнул.

– Я знал, что Дарклинг сможет тебя контролировать и что ошейник позволит ему использовать твои способности. Но я и не подозревал, отказывался верить… все те люди… – Он с трудом подбирал слова. В конце концов Давид протянул ко мне испачканные чернилами руки и сказал чуть ли не с мольбой в голосе: – Я создаю, а не разрушаю.

Мне хотелось верить, что он недооценил беспощадность Дарклинга. Я и сама совершила ту же ошибку. Но, возможно, он лгал или просто проявил слабость. «Что хуже? – горько спросила я себя. – Если он однажды поменял сторону, то может сделать это снова». Неужели это во мне говорит голос Николая? Или Дарклинга? Или той части меня, которая научилась никому не доверять?

– Удачи тебе с тарелками, – сказала я и встала, чтобы уйти.

Давид склонился над бумагами.

– Я не верю в удачу.

«Очень жаль, – подумала я. – Она нам понадобится».

* * *

Из мастерской фабрикаторов я направилась прямиком в библиотеку и провела там большую часть ночи. Принесло это одно лишь разочарование. В истории гришей содержались только самые основные сведения об Илье Морозове, несмотря на то, что он считался величайшим фабрикатором, который когда-либо существовал. Он изобрел сталь гришей, метод изготовления небьющегося стекла и смесь для жидкого огня, которая оказалась настолько опасной, что формулу уничтожили через двенадцать часов после создания. Но любые упоминания об усилителях или Костяном Кузнеце отсутствовали.

Это не помешало мне вернуться следующим вечером, чтобы закопаться в религиозные тексты и искать любые отсылки к Санкт-Илье. Как и большинство сказок о святых, история его мученичества оказалось удручающе жестокой: однажды в поле за его домом перевернулся плуг. Услышав крики, Илья побежал на помощь, для того лишь, чтобы обнаружить мужчину, рыдающего над телом мертвого сына – лезвия изуродовали его, а земля пропиталась его кровью. Илья вернул мальчика к жизни, а жители деревни отблагодарили его тем, что заковали в цепи и бросили в реку, чтобы он утонул под весом кандалов.

Подробности были безнадежно противоречивы. Иногда Илья выступал в качестве фермера, иногда каменщика или плотника. То у него было две дочери, то сын, то вообще не было детей. Сотни разных деревень претендовали называться местом его мученичества. Проблема также заключалась в той разновидности чудес, которыми он славился. Вполне возможно, что Санкт-Илья – целитель-корпориал, но Илья Морозов был фабрикатором. Что, если это совершенно разные люди?

Ночью комната со стеклянным куполом освещалась масляными лампами и в ней царила такая тишина, что я слышала собственное дыхание. Одна-одинешенька в этом мраке, окруженная книгами, я с трудом держалась, чтобы не поддаться унынию. Но библиотека оставалась моей единственной надеждой, так что я не бросала начатое. Как-то вечером Толя обнаружил меня, свернувшейся клубком в любимом кресле, пытающейся разобраться в тексте на древнеравкианском.

– Не стоит тебе сидеть тут одной по ночам, – проворчал он.

Я зевнула и потянулась. Наверняка самую большую опасность здесь представляла полка, которая могла упасть на меня, но я слишком устала, чтобы спорить.