— Все в порядке, Кай. — Тесс быстро обняла девушку и поцеловала ее в золотистую прядь. — Нам правда пора.

Я тоже обнял Кай, и ее двоюродный брат зыркнул на меня глазами. Кажется, он с удовольствием перерезал бы мне горло.

Потом Ник и Кай посмотрели друг на друга так, словно кроме них в комнате никого не было. Снаружи доносились громкие голоса детей.

— Чан рак кхун джа дай, — тихо проговорил Ник.

Кай подошла к нему, и он привлек ее к себе.

— Чан рак кхун джа дай, — повторил он.

Двоюродный брат поднялся и ушел в спальню. Тесс наблюдала с порога.

— Да, — сказал я, — чувства не проходят из–за денег. Скажи жене, что любишь ее.

— Чан рак кхун джа дай, — снова произнес Ник. — Эта фраза значит гораздо больше.

А я подумал: разве может что–нибудь значить больше?

Я глубоко вдохнул и вышел за порог.

Это был долгий день, неприятный для всех, поэтому от одного водопада до другого мы шли молча, каждый наедине с собственными мыслями. Мы даже не смотрели друг на друга, пока не остановились и не различили вдали пение гиббонов.

В высоких тропических лесах над водопадом Бангпэ их становится слышно гораздо раньше, чем видно.

Мы вышли на ведущую к водопаду тропу, и лицо Рори озарилось счастьем.

— Вы только послушайте! — сказал он с улыбкой.

Мальчик поднял голову, и я заметил, что стекла его очков затуманились.

Впереди Кива нетерпеливо рубила мачете кусты.

— Давайте просто спустимся поскорее, — взмолилась она, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

Мы все изнемогали от жары. Пропитанные потом футболки липли к телу.

— Да послушайте же! — воскликнул Рори. — Это Трэвис.

Я понимал, что он имеет в виду. На фоне общего хора гиббонов, этой странной ухающей музыки, похожей на концерт сов, которые изображают из себя свистульки, или концерт свистулек, которые изображают из себя сов, выделялся один голос — высокий, мелодичный, с легким, почти забавным вибрато.

— Может, он, — сказал Чатри, — а может, и не он.

— Да нет же, это Трэвис! — настаивал Рори.

Мы пошли вниз, мимо водопада Бангпэ, где в разгар жаркого сезона было совершенно безлюдно, и увидели первую гигантскую клетку, которая служила промежуточным звеном между реабилитационным центром и лесом.

Рори оказался прав: дрожащий голос принадлежал Трэвису. Гиббон легко раскачивался и перелетал с дерева на дерево, с неспешной грацией протягивая длинные руки, чтобы ухватиться за следующую ветку.

На земле Джесси наполнял из шланга поилку. Кроме него и Трэвиса, в клетке никого не было. Мы остановились и прижались лицом к проволочной сетке.

— А где его подруга? — спросил Рори. — Где Паула?

Не переставая работать, Джесси ответил:

— Ее больше нет.

Улыбка сбежала с лица Рори.

— Паулы больше нет? — переспросил он.

Джесси выключил воду и подошел к нам. У нас над головой Трэвис продолжал перелетать с дерева на дерево под самой крышей клетки. Когда он достигал границы своей свободы, то разворачивался и возвращался обратно тем же путем. Гиббон не переставая пел высоким дрожащим голосом, и теперь мне казалось, что в его пении слышится нечто, чего я раньше не замечал.

Джесси посмотрел на Рори и заговорил, обращаясь к нему одному:

— На прошлой неделе я вошел в клетку и нашел Паулу мертвой.

Рори покачал головой — не от горя, а от недоумения.

— Белорукие гиббоны живут до тридцати–сорока лет, — сказал он, — а Пауле было… сколько? Шесть? Семь?

— Паула умерла молодой, — ответил Джесси и добавил, глядя на нас с Тесс: — Гепатит B.

— Гепатит B? — растерянно повторил Рори.

— Это такая человеческая болезнь, — пояснил я.

Кива с Чатри не спеша отправились дальше — к тем клеткам, где было больше гиббонов.

— Я не понимаю, — сказал Рори, глядя на Тесс.

— Объяснить ему? — спросил Джесси.

Я покачал головой и присел на корточки, чтобы мое лицо оказалось на одном уровне с лицом сына. После долгого перехода футболка на нем была мокрая насквозь. Он снял очки и принялся яростно их протирать.

— В баре Пауле делали уколы — вводили наркотики, чтобы она вела себя смирно или не засыпала по ночам. Наверное, они использовали плохую иглу, грязную иглу, чтобы ввести ей наркотик.

Рори кивнул и надел очки.

— Хорошо, — сказал он. — Я понял.

Он был слишком потрясен, чтобы плакать.

У нас над головой Трэвис с размаху вмазался в сетку и прижался к ней лицом, и мне впервые подумалось, что он похож на узника. Он по–прежнему пел свою надломленную песню, и теперь я понимал, что это песня скорби и потери.

Он пел для той, кого больше никогда не увидит — для молодой самки гиббона, которой отрубили пальцы за то, что она исцарапала пьяному туристу лицо.

— Мне жаль, малыш, — проговорил Джесси, глядя на Рори.

— Еще бы вам было не жаль! — бросил мой сын и крепко выругался.

Мать схватила его за руку и сильно дернула.

— Эй! — вмешался я. — Выбирайте выражения, молодой человек!

Трэвис соскочил на землю и прыгнул Джесси на руки, уткнулся лицом в футболку с надписью: «МЫ ДИКИЕ — НЕ НАДО НАС ГЛАДИТЬ» и обвил его шею одной длинной рукой. От этого зрелища моего сына передернуло.

— Сколько гиббонов нужно убить, чтобы поймать одного? — заговорил он. — Охотник стреляет в мать, и она падает с дерева, прижимая к себе детеныша. Большинство малышей погибает от удара о землю. Но не все. Взрослые гиббоны пытаются их защитить, и браконьеру приходится убить всю семью.

Рори тяжело сглотнул. Он не отрываясь смотрел на Трэвиса, прильнувшего к груди Джесси.

— А самое печальное, что они считают своей семьей любого негодяя, который забирает их к себе.

— Мне жаль, — повторил Джесси.

— Они нас любят, а мы их убиваем, — продолжил Рори. — Вот что самое печальное.

Трэвис снова залез на дерево.

— Хочу показать тебе новеньких, — сказал Джесси.

— Мне неинтересно. Пойду посижу у водопада. — Рори посмотрел на мать сквозь запотевшие стекла очков и добавил: — Сходите за мной, когда соберетесь возвращаться.

Мы не стали его удерживать и вместе с Джесси пошли дальше — туда, где Кива с Чатри наблюдали за самкой, кормящей детеныша. У матери шерсть была темно–коричневая, с белой опушкой вокруг морды, у малыша — совсем короткая, словно стриженая, а личико ярко–розовое и безволосое.