кровельщиками братьями Хиракодзи — здоровяком Хаято и малышом Тогаем, прибывшими в столицу на большие стройки, затеянные военным правительством.

— Староват ты балки таскать, а то бы мы тебя к себе взяли, — говорили они мне, смеясь. — У нас-то работы нынче много!

Я страдал от одиночества и понимал это. И мне становилось от их общества легче. Я снова вроде бы становился частью чего-то большего.

Но на улице мы прощались и расходились — они в одну сторону, задирать лодочников и драться с носильщиками паланкинов, а я в другую, на свою тихую окраину, в одинокий храм на задах, где ложился спать.

Как-то ночью я проснулся от далекого частого металлического стука била. Я вышел на галерею храма из своей каморки — вдали, как огромный цветок, громоздилось пламя далекого пожара, где-то недалеко от Замка, очень хорошо видного с нашей возвышенности. Ветер принес запах гари. Едва было слышно из-за расстояния крики и шум. Встревоженный настоятель Экаи тоже поднялся и вышел ко мне. Молча мы напряженно наблюдали, как колеблется пламя пожара. Как оно слабеет и наконец угасает.

Настоятель Экаи тихо выдохнул:

— Похоже, все. Славлю Будду Амида. Попробую теперь заснуть.

Да уж. Большой пожар в городе — страшное дело. Доводилось уже видеть. Во время войны.

Мы молча разошлись по комнатам.

Глава 19. Казна распущенного княжества. Сказ о том, что не все измеримо весом монеты.

Первый человек из нашего княжества, которого я обнаружил, не хотел быть найденным. Он много пил в последнее время. И сгорал от стыда.

Его звали Хародзи Сага. Мы не были раньше знакомы, хотя я помнил его — видел на стене нашего замка и на страже во внутренних покоях.

Я увидел знакомый герб на заношенной одежде и едва не упустил его от удивления. Он скрылся в узком переулке, а я помчался за ним как молодой, окрыленный какой-то надеждой, и он меня едва не зарубил.

— Ты кто такой? — зло прорычал он, замахнувшись мечом над головой в полутьме переулка. — Тебе чего надо?

— Постойте, — отступил я. — Простите! Но мы с вами же из одного княжества, посмотрите на мои гербы. Я месяц не видел никого из наших. Я так рад, что нашел вас!

Лицо его исказилось, дрогнуло. Он опустил меч, вгляделся в меня, прищурившись. Он был моложе, крепче, злее, лицо его — словно вырубленное мечом, и глаза — словно раздвоенные наконечники стрел.

— Так ты из Какэгава… — проговорил он. — Надо же. А я было подумал… Вот не было печали.

Он вложил меч в ножны.

— И чего тебе нужно, наш? — весьма грубо спросил он.

— Вы не хотите даже поговорить?

— Ну и о чем мне с тобой говорить? Я тебя даже не помню.

— Я из замка. Садовник. Помощник садовника. Меня зовут Исава Кихэй. Похоже, вы меня действительно не помните.

— А, — мрачно произнес он. — Понятно. Да, не помню. Но знаю, что должен был прибыть такой вроде бы. Ну так ты, кажется, должен был быть постарше? Нет? Ладно, не важно. Так ты поговорить хочешь?

— Я не видел никого из наших с тех пор, как прибыл в Эдо. Это было месяц назад. Я только когда прибыл, узнал, что произошло.

— Ого, — проговорил он. — Понятно. Да, здорово тебя, наверное, ошарашило. Ладно. Поговорить хочешь? Давай поговорим. Идем.

— Как мне звать вас?

— Сага. Хародзи Сага. Я был начальником караула на речных воротах в усадьбе.

Он провел меня в забегаловку, где я попросил чаю без ничего, а он сакэ и закуски, по этому без слов поняв все о состоянии обеспечения друг друга. И мы с ним поговорили.

Именно от него я с печалью узнал, что мой прежний господин старший садовник, оставшийся в Какэгава, получив неутешительные известия из столицы, не стал дожидаться унизительного изгнания, а вышел в сад на закате и вскрыл себе живот в полном одиночестве. Кроме него так поступили еще около десятка старых воинов.

Это было чувство потери, схожее с тем, когда лишаешься крыши над головой, — больше не осталось никого, кто мог бы меня направлять и кому я мог бы почтительно подчиняться. Даже самым капризным и глупым приказам вроде высадки голландских тюльпанов зимой…

Надеюсь на ваше достойное перевоплощение, старый господин. Ставку самоубийством не пронять — но, может, хоть кому-нибудь стало от этого стыдно…

Я теперь стал ронином во всех смыслах. У меня больше не осталось господина, даже воображаемого.

По-хорошему мне теперь следовало бы уйти за ним следом. Я некоторое время, пока Сага пил и ел, тихо обдумывал эту возможность. Да, пожалуй, это знак, что пришло мое время. Вот только оставалось еще одно препятствие…

Оставался ящик.

Что делать с ним теперь? Возвращаться в Какэгава было теперь вовсе бессмысленно, хотя я не думал об этом серьезно, да и, наверное, это невозможно. Но кому теперь я мог передать его, отчитаться и закончить свою последнюю службу? А я должен был закончить ее, прежде чем достану короткий меч ради чести моего почившего господина. Вряд ли он позволил отправить меня в Эдо и меч свой дал, чтобы я вот так бесславно оставил службу. Я должен окончить это последнее дело.

— А хоть кого-то из наших взяли обратно? — спросил я наконец.

— Куда обратно? — Чашка с сакэ замерла у рта Сага.

— Ну… на прежние должности.

— Ну, да. Кое-кого взяли…

Выпив, он рассказал мне, как это бывает.

После вынесения постановления Ставки главу осужденного княжества и его приближенных сажают под домашний арест, — часто просто заколачивая ворота их усадьбы снаружи, — на время роспуска, под ответственность вступающего в новые права владения князя. Земли и замок передаются в управление родственным семьям. Все низкопоставленные воины распускаются — становятся ронинами. У некоторых из них есть небольшой шанс восстановиться в должности и положении на прежнем месте, особенно у тех, что имели связь с новыми хозяевами до распада, состояли в родственных отношениях, являлись шпионами или проводниками сторонних интересов.

Возможны даже казни и ссылки по вскрывшимся обстоятельствам — вплоть до самых высокопоставленных персон. Слежка за ними несомненна — во избежание заговоров и восстаний.

Но в массе все лишаются рисового пайка и обязанностей. Но и обретают некоторую свободу. Передвижения, например. Всем все равно, куда уйдет