– Мне никогда не приходила мысль о том, каково приходится супруге отлученного, – призналась она. – К счастью, Констанции это не грозит, поскольку папа не предаст Генриха анафеме. Моего отца не отлучили после убийства Томаса Бекета, а ведь его смерть прогневала церковь даже сильнее, чем судьба епископа Льежского.

– Верно. Но папа Александр поверил твоему отцу, когда тот поклялся, что и подумать не мог, будто рыцари вздумают исполнять неосторожно брошенный призыв. Святой отец знал, что в сердце он хороший человек, искренне скорбящий о смерти архиепископа. Может ли папа Целестин сказать такое об императоре Генрихе?

– Едва ли, только это не важно. Какие бы ни питал папа подозрения насчет причастности Генриха к преступлению, доказательств-то нет.

Да и вряд ли бы он что-либо предпринял, будь у него хоть подписанное кровью признание самого Генриха. Но эту циничную ремарку Джоанна сохранила при себе, тронутая невинной верой невестки в неизменное торжество правосудия, будь то в папской курии или в королевском суде.

Беренгария не унималась. Она знала, разумеется, что не все церковники безгрешны и честны. Кое-кто из них воистину отвратительные личности, вопреки принесенным Богу обетам. Молодая женщина нахмурилась, подумав про заклятого врага мужа, епископа Бове. Но когда церковь имеет дело с таким вопиющим преступлением, когда пролилась кровь прелата, виновник должен дать ответ вопреки всем политическим соображениям. Но не успела она изложить эту мысль, как в дальнем конце зала началось шевеление.

Завидев высокую, полную достоинства фигуру, направляющуюся к ним в сопровождении слуг, Джоанна вскочила.

– Милорд епископ! Видеть тебя – услада для глаз!

Она поспешила навстречу Губерту Вальтеру, лишь чуть-чуть опередив Беренгарию – обе женщины сильно привязались к епископу Солсберийскому за время пребывания в Святой земле. Джоанну восхищал его прагматизм, Беренгария была благодарна за духовную поддержку в трудный час, когда Ричард умирал от страшной болезни под названием «арнальдия». И та и другая были благодарны ему за непоколебимую преданность английскому королю.

Покончив с обменом приветствиями, они уселись у центрального очага, угощаясь вином и вафлями, и Джоанна задала вопрос, вертевшийся у нее на языке с того самого момента, как прелат появился в комнате.

– Милорд епископ, когда мы покидали Акру, ты намеревался отплыть с Ричардом. Что заставило тебя передумать?

– Я и плыл с королем, по крайней мере до Сицилии. Там я по его настоянию сошел на берег, потому как узнал, что в Марселе пристать не можем, и Ричард велел мне ехать к папе, прежде чем это успели сделать враги, а оттуда поспешить в Англию и помочь его госпоже матери и юстициарам управиться с Джоном. Я приехал сюда прошлой ночью и поутру отправился во дворец, засвидетельствовать почтение его святейшеству. И только потому узнал, что вы еще в Риме.

– Наслушавшись рассказов невестки про январский переход через Альпы, – сказала Джоанна, бросив на Беренгарию ласковый взгляд, – мы решили подождать до весны, пока перевалы не откроются. Она описывала, как в одном месте женщин спускали по склону горы, завернув в бычьи шкуры!

Беренгария усмехнулась – легко было вспоминать об этом сейчас, когда все осталось в прошлом. Приняв из рук слуги кубок, она выждала когда епископу нальют вина, после чего промолвила негромко:

– Как понимаю, тебе ничего не известно о моем господине супруге, иначе ты немедленно поведал бы нам новости. Но ты можешь избавить меня от тяжких дум хотя бы в одном. Когда мы отплывали из Акры, Ричард не вполне еще оправился от четырехдневной лихорадки. Как он себя чувствовал, когда ты расстался с ним в ноябре?

Губерт потянул немного времени, взяв вафлю, которую не имел желания есть. Женских истерик он старался как мог избегать, но знал, что эти две особы едва ли потеряют контроль над собой. И тем не менее, предчувствуя страшный эффект вести, которую ему предстояло им сообщить, старался оттянуть момент истины.

– Когда я в последний раз его видел, мадам, он был вполне здоров, – проговорил Губерт, радуясь, что хотя бы в этом может успокоить супругу Ричарда. – Но у меня есть известия о короле. Когда я был на приеме у папы, прибыл гонец со срочным донесением от архиепископа Кельнского. Мне крайне неприятно выступать в роли дурного вестника, но король Ричард был пленен близ Вены герцогом Австрийским и, если верить архиепископу, скоро будет передан императору Генриху.

С первыми же словами прелата Джоанна напряглась и полагала, что готова к самому худшему. Но выяснилось, что ошибалась, потому как эта новость в буквальном смысле обрушилась на нее как удар. В легких не осталось воздуха, она лихорадочно пыталась вдохнуть. А глянув на невестку, испытала еще один удар: Беренгария, вся сияя, взирала на епископа так, как если бы тот был одним из ангелом Божьих.

– Gracias a Dios! – прошептала наваррка, затем с лучезарной улыбкой повернулась к Джоанне. – Он жив, Джоанна! Жив!

– Да, и в плену у германского императора!

– Ну, это ненадолго. Его святейшество ни за что не потерпит такого возмутительного нарушения церковных законов. Мы заставим Генриха освободить Ричарда и просить прощения за то, что он бросил вызов церкви и так недостойно обращался с государем, сражавшимся за веру в Святой земле. – Беренгария положила ладонь на руку Джоанны. – Теперь я могу признаться, как мне было страшно. Я думала про свирепые бури, про яростные волны, и что зимой штормы даже еще сильнее… Но мне следовало быть более крепкой в вере. Всевышний никогда не покинет Ричарда!

Джоанна открыла рот, но остановила себя прежде, чем слова успели сорваться с губ. Едва новость распространилась, все в зале собрались вокруг них, и Губерт поведал все то немногое, что знал: как шторм прибил корабль Ричарда к побережью Истрии и как король, судя по всему, предпринял попытку добраться до владений своего племянника в Саксонии.

– Доехав до самой Вены, он почти преуспел, – сказал прелат, – потому что, оказавшись в Моравии, Ричард был бы уже в безопасности. Не понимаю только, почему при нем было так мало людей. Меньше двух десятков, если верить архиепископу, а когда