не мешало мыслям бежать торопливо и сбивчиво, и не было уже ни гула, ни барабанного боя, ни пронизывающей изнутри кости дрожи.

Верена потрясла головой, открывая глаза, которые сразу заслезились от яркого солнечного света. Она зябко поёжилась и обняла руками колени – холод осеннего горного утра сделался неожиданно ощутимым. Алекс тут же стянул с себя и накинул ей на плечи свою кожанку с меховым капюшоном, ещё хранящую остатки его тепла:

– Держи… шаманская ученица. Сейчас силы восстановятся, и опять станет жарко…

Девушка благодарно улыбнулась ему и снова перевела встревоженный взгляд на их нечаянного пациента.

Было видно, что дыхание того выровнялось и сделалось глубоким, размеренным и неторопливым – как раз таким, по какому безошибочно можно определить спящего человека. Рот темноволосого мужчины был чуть приоткрыт, узкие, гладко выбритые скулы лихорадочно зарумянились, а над верхней губой выступили крошечные капельки пота, – и это осунувшееся лицо отчего-то показалось Верене сейчас совсем-совсем молодым, почти что мальчишеским… хотя мужчине наверняка давно уже перевалило за тридцать.

– Что это такое только что было, Алекс? – спросила она, накидывая на голову кожаный капюшон. – «Да будут они слиты и неделимы до века»…

– Так ты всё-таки слышала, да? – чуть смущённо отозвался тот. – Чёрт, вот ведь вроде бы давным-давно уже умею делать всё это без слов, но… что тут поделаешь, привычка. Меня этой славной считалочке научил в своё время мой первый наставник, франкский богослов из Фульды, когда мне было… а знаешь, наверное, примерно столько же лет как раз и было, сколько тебе сейчас, Верена. И ведь даже все эти имена для него тогда уже ничего особенно сакрального не значили, а для лекарских целей вот… всё равно пользовался.

– В девятом веке?

Алекс задумчиво почесал себе переносицу:

– Нет, кажется, это было уже после девятисотого года. Не помню точно… Детский сад, конечно, со всеми этими стишками… но ведь как ты технику однажды запомнишь, так она потом и приживётся. Такое вот оно, человеческое, – он улыбнулся.

Зрачки лежащего на земле мужчины судорожно и беспокойно забегали туда-сюда под тонкой, в голубоватых прожилках, кожей век; спящий дёрнулся, выгибаясь на траве, и тут же резко распахнул глаза. Взгляд его прояснился, фокусируясь на их лицах, и Верена разглядела, что глаза у него голубые-голубые, словно майское небо.

– Ты ведь… т-тоже один из них, так? – проговорил мужчина заплетающимся языком, обращаясь к Алексу. – Ты теперь должен будешь… вернуть меня покровителю?

Алекс нахмурился. Потом он положил руку мужчине на грудь – Верена успела заметить, как тот почему-то резко вздрогнул от этого прикосновения, – и успокаивающе покачал головой.

«Не бойся нас-с, – девушка услышала знакомый голос будто издалека, и поняла, что Алекс снова говорит не вслух. – Не бойс-ся, всё будет хорош-шо…»

– Значит, ты ещё можешь… убить меня, – хрипло прошептал голубоглазый. – Я ведь нарушил приказ… нарушил… Пожалуйста… Иначе он больше уже никогда не позволит мне… умереть быстро…

* * *

– Ты хотела видеть меня, Правительница, – произнёс Аспид, поднимаясь с колен.

– Да, малыш. Подойди сюда, сядь… Я хотела поговорить с тобой. Вильф прав, ты действительно сам не свой в последние дни, – донья Милис погладила прижимающееся к её ногам полупрозрачное, окружённое ореолом зеленоватого свечения существо, похожее то ли на ласку, то ли на мангуста.

Полукруглый сводчатый зал был наполнен зыбким призрачным полумраком. Изогнутые крючковатые пальцы тянущихся вверх серых кораллов на замшелых каменных колоннах походили издали на огромные канделябры, в которых мерцали мириады изумрудно-зелёных светлячков. С усеянного острыми хрустальными шипами плоского потолка плотными занавесями свисали кроваво-красные бархатистые лианы с круглыми, похожими на крошечные детские кулачки цветками, распространяющими в воздухе тяжёлый сладкий запах.

Мальчик подошёл ближе и забрался с ногами на низкий каменный табурет, заросший густым тёмно-бордовым мхом, упругим, но при этом удивительно мягким, будто меховое покрывало.

– Просто тяжело… – он со вздохом подтянул колени к груди и обнял их руками. – Я не знаю, почему.

– Я расскажу тебе, почему, – Правительница внимательно посмотрела ему в глаза. – Они унизили тебя, маленький тули-па. Заставили почувствовать себя слабым. Это постыдно, но ничего из того, что произошло, уже не переиграть, и от этого тебе сейчас так плохо. Я ведь уже говорила тебе, Аспид, я сама была когда-то одной из них. Я хорошо знаю их методы. Сначала обесславить, попрать твоё достоинство, выставить напоказ свою собственную силу… так ведь всё было, малыш? А потом, сразу же следом, продемонстрировать своё великодушие, чтобы тебе захотелось лизать им руки и вилять хвостом… Это же самая простая и самая действенная ловушка, Аспид. Ловушка под названием «сострадание». Очень древние игры в доброго и злого стражника… даже смертным эти игры претят обычно, а уж для подлинного тули-па они и вовсе невыносимы.

Аспид медленно покивал:

– Вильф бы на это сказал, что сострадание перечит стыду.

– Тео и Вильф обожают чеканные формулировки, о да, – улыбнулась Правительница. – Эти слова принадлежат не им, конечно… но всё же отрадно осознавать, что они сумели научиться всему этому, ещё будучи смертными. В моё время, наверное, сказали бы, что лучше быть предметом зависти, нежели сочувствия… А уж этой фразе уже почти что три тысячи лет, малыш.

Донья Милис поднялась на ноги, и зелёная светящаяся ласка-мангуст снова завертелась у её ног, распушив длинный остроконечный хвост. Аспид часто видел это существо рядом с Правительницей. Он вдруг вспомнил, как в девять лет притащил домой бездомного уличного щенка, а тётка устроила ему из-за этого страшный скандал и в тот же день сдала щенка в приют для животных. «А наверное, хорошо иметь здесь, в Цитадели, кого-нибудь… вот такого, – подумалось мальчику. – Кого-нибудь, кто всегда будет тебе рад…»

– «Мы не причиняем боли беззащитным», так ведь любят хвалиться ни-шуур, верно? – спросила Правительница после паузы, не отрываясь глядя на огромное безжизненное пространство тёмно-красной растрескавшейся земли, виднеющееся в просвете между колоннами.

Мальчик снова кивнул:

– Да. Так они мне и говорили…

– Но ты ведь понимаешь, что унижение гораздо страшнее любой боли, малыш Аспид? – её глуховатый голос гулким эхом отразился от пещерных сводов. – Принятая боль очищает тебя и делает лишь сильнее, а вот унижение уничтожает твое «я»… Тебя хоть когда-нибудь пытались унизить здесь, в Цитатели, юный воин? Нет, не говори ничего. Просто ответь себе сам.

– Им не удастся уничтожить моё «я», – помотал головой Аспид. – Я не хочу быть слабым. И я не предавал Цитадель, Правительница…

– Я верю тебе, малыш. Верю, – донья Милис провела ладонью по его волосам. – Погоди-ка, – она вдруг улыбнулась и пару раз негромко хлопнула в ладоши. – У меня для тебя