– Идиоты! – заорал Вознесенский уже в полную силу, взрывая мой больной мозг. – Как ее везти в такую даль? А если у нее сотрясение тяжелое? Угробили мне девку!

Правильно, игрушка сломалась, брось ее и вали домой.

– Вы же сами говорили, что как найдете, изобьете до полусмерти, попользуете по-всякому и в притон продадите самый ху…

– Я изобью! Я, тупой баран! Моя девка: захочу – изобью или убью вообще, а захочу – прощу. Не твое собачье дело, холоп! Иди ищи мне какого-нибудь доктора-частника, чтобы посмотрел Катьку и сказал, можно ли везти сейчас.

Цепные псы мигом смотались из комнаты, оставляя меня с ненавистным мучителем наедине, и я перестала прятаться, распахнув глаза и уставившись в упор на Вознесенского.

– Ну, здравствуй, тварь ты неблагодарная, – процедил он. – Побегала? П*зду свою *бливую начесала?

Не начесала. С моим саблезубым она чешется постоянно и чесаться всегда будет. Но только для него одного.

– Отпусти, – дернула рукой и наручники звякнули о витые железки изголовья. – Ты меня ничем больше не удержишь.

– Так уж и ничем? Неужто мать, какую-никакую, но родную, не пожалеешь?

– А она меня пожалела? Плевала я. Предупреждаю: добровольно под тебя не лягу. Будешь силой брать – стану драться насмерть. Убегу при любой возможности.

– Оборзела без твердой руки, шалава мелкая?! К кому побежишь, а? К братцу или к *барю своему? К Боеву этому? Хорошо драл?

Так, что тебе и не представить, но не твое это свинячье дело.

– Чего молчишь, думала не узнаю? Не найду?

– Не ты меня нашел, а дура Анька сдала.

– Сдала и не задешево. И себя на твое место предлагала. А потому что не она дура, а ты, Катерина. А она как раз баба умная.

– Ну так и *би ее, а меня отпусти.

Вознесенский кинулся ко мне и сжал горло.

– Я тебе, сучка блудливая, сто раз говорил, что если ты не подо мной будешь, то и ни под кем?! Говорил? А? – зашипел он мне в лицо, и замутило еще сильнее от его вонючего дыхания и приторного парфюма. – Удавлю, но х*й в тебя совать никому больше не позволю. Ты моя!

– Ну так и давай, удави! – прохрипела я, глядя на него прямо, с ненавистью, и, сдвинувшись так, что наручник врезался в запястье явно до крови, извернулась и лягнула подонка куда пришлось. – Ты меня теперь только мертвую и трахнешь, ясно?

– Сука-а-а-а! – противно захрипел Димасик, падая с кровати и не сразу поднимаясь. Видно, удачно я попала, жаль совсем не успокоила. Вскочил он и, схватив свою же рубашку – первое что под руку попало, – принялся в психе хлестать меня, дергая ремень. Было бы не больно даже, если бы не пуговицы, они, врезаясь, обжигали кожу, будто мелкие угольки. – Я же с тебя, как приедем, шкуру спущу! Гадина, ты у меня в ногах валяться будешь, умоляя пожалеть! Тебе все прежнее сказкой покажется! – Где-то что-то громко бахнуло, как если бы тяжелое на пол уронили, но Вознесенский уже так разошелся, что и не обратил внимания, орал дальше, брызжа слюной, глаза на выкате, дыхание свистит. Хоть бы ты сдох. – Будешь обувь мне, как псина, вылизывать и бога молить, чтобы, как трахну, не избил. А парней отправлю этого твоего Боева навестить. И они его не просто замочат, Катька, а пытать будут, пока не сдохнет, и все еще на камеру снимут. И будешь ты смотреть. Каждый раз как я тебя, сучку, драть стану, смотреть будешь!

– Да чего меня навещать, я и сам пришел. – Голос Андрея прозвучал негромко, но внезапно перекрыл собой все вопли Димасика. Я закричала от радости и в то же время страха за него. – И червей ты, мразь, кормить будешь, а не девочку мою…

Не договаривая, он метнулся вперед молниеносно, впечатывая кулак в перекошенную от злости и изумления рожу Вознесенского, и того отбросило к стене. Но гад не отключился.

– У-у-у-у-у, – провыл он, корчась на полу. – Ты на кого руку поднял?! Покойник! Я тебя закопаю! Гусев! Цуканов!

– Карамелька, ты как? – не обращая на слизняка внимания, Андрей склонился надо мной, сноровисто освобождая руку. А я кинулась гладить его лицо свободной, стремительно теряя резкость зрения от поперших наружу слез.

– А… Андрюша! – всхлипнула я, обхватывая его шею уже обеими руками. – Как ты меня нашел?

– А как бы не нашел? Мне ж без тебя теперь никак, Катюха. Я ж тебя люблю уже, – почти протараторил он, поднимаясь вместе со мной. – Ты идти можешь? Он тебе ничего…

– Нет-нет, не успел. Я бы не далась, веришь? Лучше бы умерла.

– Руки от нее убери, ублюдок! – Вознесенский таки встал на ноги и, схватив стул, замахнулся на Андрея под мой крик.

Боев выронил меня обратно на кровать и перехватил его орудие над своей головой. Рванул, отбирая, и рыкнул мне:

– Конфетка, глазки закрыла и отвернулась. Ну!

Я послушалась беспрекословно, еще и уши зажав. Но это не помогло не услышать истошные вопли и звук нескольких тяжелых ударов, с последним из которых и наступила тишина.

– По сторонам не смотрим, малыш, быстренько уходим.

Мне на плечи легла тяжелая дубленка Андрея, и он обнял меня, поворачивая так, что мое лицо очутилось у него чуть не под мышкой. Он так и повел меня, настойчиво увлекая прочь. Но буквально через несколько таких шагов вслепую остановился и резко отпихнул меня себе за спину.

– Слышь, дурачина, ствол-то опусти, – сказал он властно кому-то, мне невидимому. – Катюша, живенько сдай назад, вправо кухня, прыгай там в окошко.

Не пойду я без тебя, саблезубый. Хоть режь меня!

– Никуда она не пойдет! – огрызнулся тот самый вырубивший меня громила. – И ты тоже! Ты мне руку сломал, козел!

– Руку не голову. Но если пукалку не уберешь, я это мигом исправлю.

– Дмитрий Алексеевич! – крикнул тупой охранник.

– Нет его, – ответил Боев. – А ты есть, и если не баран совсем, то…

Боев больно двинул мне локтем в грудь, роняя на пол, и еще не успела приземлиться, по ушам грохнул выстрел. За тем, как Андрей сначала отшатнулся к стене, а потом прыгнул вперед, я почти и не уследила, четко увидела только уже его сидящим на противнике и наносящим глухие удары, от которых даже пол содрогался. Неподалеку увидела и валяющегося неподвижно Леху, у которого вместо глаза, что чуть не выколола я, зияла обугленная дыра. Судьба у тебя такая, жирдяй. И мне ни капли не жаль. Никого.

– Кать-Кать-Кать, не-смотри-не-смотри! – зачастил Боев, подхватывая меня с пола, пялившуюся на труп, как обмороженная.

И меня сразу отпустило, я вцепилась в его свитер, затряслась, завывая, и полезла его всего слепо щупать, целуя куда попало.

– Ну ты чего, карамелька, я цел. Куда там этому мазиле попасть в твоего мужика. Пошли-пошли отсюда, не надо тебе тут быть. Все кончилось, забывай. Бля, ты же босая!