– в том месте и при тех обстоятельствах, мягко говоря, неуместного – я заметил, что полный текст речи, произнесенной папой Войтылой, исключал эту вероятность. Оставалось другое объяснение – оговорка, которую я и постарался интерпретировать.

Свидеркоски пишет, что я увидел в оплошности папы Войтылы «оговорку по Фрейду». Понятно, что он оказался введен в заблуждение заголовком статьи в La Repubblica – «Оговорка по Фрейду папы Войтылы». Однако тот, кто, подобно Свидеркоски, работает журналистом, должен знать, что заголовки придумываются в редакции газеты. Если бы Свидеркоски прочел мою статью менее торопливо, он бы заметил, что я действительно относил оговорку на счет бессознательного, однако отказывался интерпретировать ее в терминах индивидуальной психологии, как это делал Фрейд. Я писал:

Фрейд научил нас считать оговорки результатом цензурирующих [точнее, подавляющих] импульсов сознательного Я. Часто речь идет об импульсах агрессивных. Кто-нибудь сочтет, что оговорка папы обнаруживает его истинные чувства в отношении евреев. Я совсем так не думаю.

Другими словами, я открыто исключил возможность того, что оговорка может свидетельствовать об антисемитских чувствах папы Войтылы: я бы никогда не выдвинул такую гипотезу, даже объясняя крайне неудачную шутку о «многих холокостах», оброненную им несколькими днями прежде (2 октября) в Рио-де-Жанейро – она, кажется, почти противоречит смелому рассуждению того же Войтылы об особой ответственности за христианскую неприязнь к евреям. Напротив, я нашел объяснение оговорки в воздействии почти двухтысячелетней традиции обращения к Посланию к Римлянам. Я писал:

Папа искал определение: из глубин его памяти возникло одно традиционное выражение. В тот самый момент, когда он пытался перевернуть страницу, он оказался в плену у старых текстов.

Свидеркоски упрекает меня в том, что мне даже не пришло в голову, «что фраза папы была вдохновлена иным источником, не связанным с Павлом». В этом месте он предложил альтернативную интерпретацию, которая, на первый взгляд, отвечает всем критериям авторитетности: «Напротив, как известно (курсив мой. К.Г.), эта фраза принадлежит культурному наследию, исторической „памяти“ польского отечества, которую папа принес с собой на престол св. Петра». Фраза была взята «из своего рода политического манифеста <…> которому надлежало послужить импульсом к формированию будущих независимых славянских государств». Манифест был создан великим поэтом-романтиком Адамом Мицкевичем, говорившим об «Израиле» (то есть о евреях), именуя его «нашим старшим братом», которому следовало оказывать «уважение, братство, помощь на пути к его вечному и современному благу, равные во всем права».

То, что в речи, произнесенной в римской синагоге и пронизанной отсылками к Посланию к Римлянам, выражение «старшие братья», относившееся к евреям, «весьма вероятно» (слова Свидеркоски) было взято из Мицкевича, кажется, на самом деле, крайне маловероятным, к тому же это невозможно доказать. Однако даже если эта гипотеза была бы подтверждена лично папой, моя аргументация никак не пострадала бы – и по очень простой причине: поскольку сам Мицкевич, конечно, также ссылался на Послание к Римлянам. Я говорю «конечно», ибо человек, даже едва знакомый с христианской культурой, не может назвать евреев «старшими братьями» без аллюзии, осознанной или нет, на Рим 9: 12. И уж совсем не мог упустить ее Мицкевич. Текст, на который указывает Свидеркоски, – это «Политический символ Польши», политико-религиозный манифест, написанный Мицкевичем одновременно на итальянском и польском языках с пометой «Рим, 29 марта 1848 года». «Израилю, старшему брату нашему <…> равные во всем политико-гражданские права», – так гласит итальянское издание, вышедшее в Риме в 1848 году в типографии Пропаганды Веры (Свидеркоски, имевший, как я предполагаю, перед глазами польский текст, приводит, как мы видели, иную версию: «равные во всем права»). Это равенство, согласно Мицкевичу, связано с мессианским событием: национальным восстанием в Польше, которое он сравнивает, здесь и в других местах, с воскресением Христа («Польша воскресает в том теле, в котором страдала и была похоронена сто лет назад»). В самом ли деле, как нам сообщает из надежного источника Свидеркоски, папа Войтыла думал о «Политическом символе поляков» Мицкевича, когда произносил речь в римской синагоге? Фразы, с которых начинается «Символ», проясняют общую картину, внутри которой за евреями признается равенство в политико-гражданских правах:

1. Христианский дух в святой римско-католической вере, проявленный в освободительных действиях.

2. Божье слово, провозглашенное в Евангелии, – национальное и социальное право народов.

3. Церковь – страж божьего слова.

Как мы видим, это очень поучительный текст. Кто хочет, может прочесть его полностью (он совсем короткий) в сборнике политических произведений Мицкевича под редакцией М. Берсано Беже, Турин, 1965, с. 359–360.

Мицкевич вновь привел нас к Павлу и к выражению «старшие братья». Благодаря контексту Послания к Римлянам это словосочетание служит намеком на подчинение евреев христианам. Невольное воспроизведение этой традиции в словах тех, кто, подобно папе Войтыле, стремился в тот момент нарушить ее, придает оговорке трагическое измерение.

Что до обвинения Свидеркоски, будто я – один из «поборников старья, прежних обид и подозрений, которые мешают воспринимать приходящее „новое“», то я предпочту обойти его молчанием: мне не нравится, как оно звучит. Скажу только, что я поделился не подозрением, а интерпретацией. Я все еще жду, что она будет опровергнута. Что касается «нового», то многие из нас будут ему только рады.

10

Наши и их слова

Размышления о ремесле историка сегодня[616]

C’est que la chimie avait le grand avantage de s’adresser à des réalités incapables, par nature, de se nommer elles-mêmes.

– Марк Блок[617]1

В своих методологических размышлениях, опубликованных посмертно под названием «Апология истории, или Ремесло историка», Марк Блок заметил: «…к великому отчаянию историков, у людей не заведено всякий раз, как они меняют обычаи, менять словарь»[618].

Итогом этого расхождения стала семантическая двусмысленность. Взять, например, фундаментальное для нашего интеллектуального и эмоционального словаря понятие – «свобода», чьи разнообразные значения долгое время находились в центре научных интересов Блока. Пристальный взгляд на их особенности способен пролить свет на иронически подчеркнутую реплику Блока об «отчаянии» историков из-за разрыва между устойчивостью слов и их меняющимся значением. Блок упомянул об «историках», думая о себе, однако его личные воззрения имеют более далекое и сложное происхождение.

2

«История» (от греческого «historía») – это еще один термин нашего словаря, который при переводе на разные языки вот уже двадцать два века обозначается одним и тем же словом, меняющим, впрочем, свой смысл[619]. Он использовался физиками, анатомами, ботаниками и любителями древности как в значении «описание», так и в значении «исследование». Затем «история» стала относиться почти исключительно к сфере человеческого действия, при том что следы прежнего употребления еще можно обнаружить в словосочетаниях вроде «клиническая история пациента». Это семантическое сужение стало побочным следствием поворота, который в символическом смысле можно идентифицировать со знаменитым фрагментом из «Пробирных дел мастера» Галилея:

Философия написана в величественной книге (я имею в виду Вселенную), которая постоянно открыта нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сначала научится постигать ее язык и