Я покачала головой.

– Молчание – главный враг надежды. Не помню, кто это сказал. Может быть, Платон или кто-то из святых. Но это правда.

Квентин медленно выпрямился и выпустил мою руку. Он снова облачился в свои доспехи.

– Я уважаю тебя. Не порти впечатления советами, которые я могу прочитать, купив печенье с предсказаниями.

От его цинизма у меня по спине пробежал холодок.

Я не могла не вспомнить любимую фразу моей мамы. Годами она не приходила мне на ум. Но в тот вечер мама снова сидела рядом со мной на крыльце, суровая, непреклонная, пытающаяся пробудить во мне религиозные чувства. “Это не ты держишь змей. Змеи держат тебя”. Квентин увлек меня только для того, чтобы грубо оттолкнуть. Я встала.

– Ты пытаешься подружиться со мной и Артуром исключительно ради твоей выгоды, верно? – спокойно спросила я. – Ты говоришь, что нужно, поступаешь, как должно, но у тебя все наперед просчитано. Ты не хочешь, чтобы мы узнали тебя как следует, и не желаешь узнать нас. Ты думаешь, что мы всего лишь чудаковатые провинциалы. И на самом деле совсем нас не уважаешь.

– Это неправда, но я приехал сюда по делу, а не для того, чтобы делиться печальными воспоминаниями или анализировать жизнь моего отца. Ты не должна забывать об этом.

– Что ж, теперь я так и поступлю.

Мои квартиранты скоро должны были собраться к ужину. На плите стояла огромная кастрюля с тушеным мясом, а картофельный салат ждал своего часа в холодильнике. Мне предстояло накрыть на стол, играя роль хозяйки в доме отца, ставшем теперь моим.

– Прошу прощения. – Я ушла в дом. Теплый вечер не помог мне справиться с ледяными мурашками, пробежавшими по коже.

* * *

В тот же вечер, позднее, Квентин лежал на узкой кровати в крохотной квартирке в бывшем курятнике и мрачно прокручивал разговор с Урсулой. Он оставил Дверь открытой, чтобы избавиться от застоявшегося нагретого воздуха, но экран из сетки закрыл, и теперь ночные бабочки бились о него. Вентилятор у окна гнал теплый, пропитанный запахами лета воздух, чем-то отдаленно напоминавший виноград, и слабый ветерок гулял по обнаженному телу Квентина. Он заложил руки за голову и смотрел на черное небо с бриллиантами звезд, свет которых не заглушали городские огни. Хаммер спал на выложенном плитками полу у кровати, подергиваясь во сне и тяжело дыша. Ему снился серый кролик, за которым он днем гонялся на пастбище.

“Здесь так легко забыть о том, кто ты на самом деле, – размышлял Квентин. – Ее рука в моей руке. Ее огромные голубые глаза смотрят на меня, и в них совсем не так много мудрости, как ей кажется. Она никогда не путешествовала, ей не пришлось так сильно ненавидеть собственную жизнь. Но все же мы с ней удивительно похожи. Нас накрывает одно облако. Мы росли в бедности. Любили родителей, которые не всегда поступали разумно. Потеряли того, кто не давал семье разваливаться. И никак не можем простить”.

Квентин застонал и закрыл глаза.

“Я не хотел причинять ей боль, но она подошла слишком близко”.

После этого, стоило мне оказаться в обществе Квентина, как меня охватывали противоречивые эмоции. Я смогла оценить его чувство юмора, доброту, ум, но он всегда окружал себя непроницаемой каменной стеной. Я понимала, что и сама пряталась за такой же оградой, может быть, чуть ниже, но рядом с ним я ощущала собственную уязвимость.

Я проводила его до стоящего на отшибе дома Вашингтонов и дала все необходимые пояснения. Мы сидели на просторном крыльце вместе с профессором, потягивали чай со льдом из хрустальных стаканов и ели кекс, испеченный мною. В дальнем углу крыльца висел гамак, где очень часто ночевал мой брат. Я даже принесла ему подушку и легкий плед.

– Вероятно, вы сможете объяснить, зачем Артур прячет это под подушкой. – Доктор Вашингтон достал из гамака затертую книгу. Это был “Старик и море” Хемингуэя. – Урсула, он не выпускает эту книгу из рук, словно спасательный круг. Может быть, она из библиотеки вашего отца?

– Книга принадлежит мне, – сказал Квентин. – Я оставил ее на сиденье машины, и она пропала.

Я поморщилась.

– Мне жаль. Артур не вор. Он просто хотел иметь что-то твое. Вроде талисмана. – Я холодно посмотрела на Квентина. – Хочется тебе этого или нет, но ты теперь стал одним из его эльфов. Ты поддерживаешь его хрупкий мир.

– Пусть верит во что хочет. Оставь это. – Квентин сунул книгу обратно под подушку.

Я попыталась поблагодарить его, но он лишь отмахнулся от меня и сменил тему разговора.

– Не возражаете, если я взгляну на ваш амбар? – обратился Квентин к профессору.

Амбар Вашингтонов представлял собой местную двухэтажную достопримечательность весьма необычной архитектуры. Площадь верхнего этажа была в два раза больше площади нижнего, и амбар казался гигантским деревянным грибом. Верхний этаж выполнял роль крыши для галереи нижнего, где в былые времена стояли молочные коровы.

– Это свободнонесущая конструкция, – пояснил доктор Вашингтон. – В этих местах это редкость. Мой брат Фред всегда им очень гордился.

– Голландский стиль, верно? Я читал, что такие амбары часто строят в восточной части Теннесси.

– Да, это так.

– Если захотите его продать, дайте мне знать. – Доктор Вашингтон удивленно посмотрел на Квентина.

– Что вы собираетесь делать со старым амбаром?

– Я привезу сюда бригаду рабочих. Они аккуратно разберут его и перевезут в Нью-Йорк. Там я найду для него покупателя, который потом соберет его снова.

– Мне казалось, что вы занимаетесь только жемчужинами архитектуры.

– Верно. Но кованые детали вашего амбара делают его уникальным.

– Должен признаться, что я раньше не слишком внимательно относился к этому строению, но теперь я стал мудрее. Мой прапрадед сам выковал для него каждый гвоздь, каждый крюк, каждую скобу. Один из его сыновей позднее написал, что старик верил, что вкладывает африканскую силу в каждое выкованное им изделие. Его работа стала его богатством, его гордостью, хотя большую часть своей жизни он был рабом.

Квентин с уважением слушал.

– Я бы назвал его художником.

– Интересно. Пожалуй, он им и был.

Квентин подошел к амбару, коснулся кованых полос на двери.

– Твой гость и сам интересный человек, – обратился ко мне доктор Вашингтон.

Я раздраженно фыркнула.

– Я читала, что его отец научил его работать с металлом. Хотя бы этот чертов металл он любит.

– Квентин Рикони определенно интересуется историей, но абсолютно лишен эмоций. В нем так много противоречий.

Я сумела только согласно кивнуть.

* * *

“Я не могу больше просто сидеть здесь”, – признался сам себе Квентин. Один долгий томительный день сменялся другим, но не было никакого намека на то, что Артур скоро примет решение. Квентин и Урсула под любым благовидным предлогом избегали общества друг друга или по крайней мере пытались найти себе дело, если другой оказывался рядом. Квентин изучал Лизину стеклодувную технику и искусство Ледбеттеров в изготовлении керамики. Он починил расшатавшийся гончарный круг для пожилой четы и исправил проводку, идущую к печи обжига. Он проделал новое окно в студии по просьбе Освальда, а потом долго стоял с ним рядом, отпуская серьезные замечания, пока художник заканчивал эротический портрет на фоне пейзажа под названием “Членолес”, хотя все предпочли не думать о причинах, побудивших Освальда дать картине такое название.