– Окрестили нашего князюшку-то, окрутили… Навряд теперь с нами и за стол сядет, ему ныне ромейские сласти милее…

Эти разговоры услышал воевода Волчий Хвост, корить не стал, напротив, пересказал речи дружины Владимиру, попенял, мол, и впрямь из-за ромейской царевны не стоит дружину забывать. Князь даже глаза широко раскрыл:

– Да кто ж забывать собирается?! Я пока недужен, потому и пира не было, а в Киеве и пир будет, все чин чином.

Довольный воевода так и объяснил дружине. Воины согласно загалдели:

– Если так, то конечно… Оно верно, чего же недужному да на пир…

Изоку очень хотелось спросить, куда теперь князь денет таких, как Ждана, но, пораздумав, и сам понял – кому-нибудь отдаст. А жен? Княгиня Рогнеда снова в Киев вернулась, оставив сына в Изяславле, да еще трое княгинь куда же? А детей, что ими рождены? У князя одних сыновей вон сколько!

Но это не дружинная забота, князь сам женился, дружину не спрашивал, самому и разбираться.

Владимир разбирался. Только сначала с новой женой. Он не мог понять, почему она так боится. Ну, Рогнеда сначала дрожала как осиновый лист, понятно. Той грозило пойти дружине на развлечение, а эта-то чего трусит? Ведет себя, точно загнанный в угол зверек, готова и укусить, и удрать в норку, если б такая была. Однажды проследил за ее взглядом и со стороны увидел хохочущих над чем-то дружинников. Эка невидаль, что, в Царьграде воины не так смеются, что ли? Но этот взгляд вдруг подсказал и на остальное посмотреть ее глазами. Для нее князь кто? Правитель чужой и непонятной страны, со множеством жен и детей, чужой по языку и обычаям, чужой нравом… Владимир осадил сам себя в мыслях: что ж теперь, ради нее меняться, что ли?

Постепенно понял, что новая жена одновременно и презирает и ненавидит его. Презирает за варварство, неумение поступать по византийским обычаям, а ненавидит за то, что из-за него вынуждена покинуть привычную и удобную жизнь с милыми сердцу людьми и ехать в далекую страшную страну. Нельзя сказать, чтоб князя такое открытие сильно обрадовало. Раньше он жену и спрашивать бы не стал, чего с ней разговаривать? Ее дело сыновей рожать. Но, побыв в Корсуни, послушав умные речи священников об истинной вере, Владимир обнаружил в себе что-то новое, незнакомое. Много лет он мстил, жестоко и беспощадно. Мстил за свое рождение, за прозвище «робичич», за то, что был третьим и ненужным. Потом вроде мстил за брата, сам себя уверив, что действительно не может простить Ярополку гибель Олега, хотя ему было все равно. Мстил Рогнеде за ее надменный отказ, Рогволоду за нежелание взять в зятья по доброй воле. Древлянам за непокорность, вятичам за непризнание его власти. Жителям Корсуни за то, что не сдали город по первому требованию. Многим нашлось за что. Часто бывал жесток, потом сожалел, как с Рогволодом. Бывал горяч и несправедлив ко многим, особенно к непокорным женщинам. Но также и отходчив. Много и от души помогал сирым и голодным, его закрома всегда были открыты для тех, кто в помощи нуждался. На ворчание ключников, что, мол, придут и те, у кого своего много, придут, чтоб поживиться, смеялся:

– Пусть лучше десять поживятся, только чтоб один не остался голодным.

Любили за это князя? Любили, еще в Новгороде любили. И женщины тоже, хотя обижал их немало. А эта нет. Презирала, даже ненавидела и будто не замечала то, что бросалось в глаза другим, – пригожесть князя, его зовущий взгляд и чувственные губы.

Если бы не священники, сломал бы ее, как ломал многих, не посмотрел, что царская дочь и сестра. Но новая вера не давала даже думать об этом. Постепенно пригляделся и увидел глаза. Нет, они не были ни большими, ни даже красивыми. Они были глубокими. И в этом омуте нашлось что-то такое, что Владимир утонул.

Несмотря на множество людей, постоянно толпившихся вокруг, цесаревна Анна одинока. Братьям всегда не до нее, неудивительно, им империей править. Отца Анна вообще не знала, тот умер сразу после ее рождения. Матери, красавице Феофано, про которую почти открыто говорили, что это она отравила своего мужа императора Романа, а перед тем свекра, императора Константина Порфирородного, не нужна не только дочь, но и сыновья тоже. Феофано интересовали лишь мужчины на ее ложе. На счастье цесаревны, она не составила конкуренцию красавице-императрице, иначе не миновать бы судьбы отца и деда. Свою мать Анна всегда боялась, зная о ее страшной репутации, старалась не перечить, лишний раз не попадаться на глаза, быть незаметной. Постепенно настолько привыкла, что и сама по себе, уже после матери продолжала быть такой же. В результате в свои двадцать четыре года, когда некоторые едва ли не внуков имели, цесаревна еще не замужем. В нужный момент о ней просто забывали.

Анна нашла себе другую жизнь – жизнь в книгах. Книги рассказывали византийской царевне о многом, за ней не было догляда, и цесаревна читала все, что только могла найти. В том числе читала и Плутарха, описывавшего римские нравы. Девушка поражалась – римляне использовали своих женщин для создания политических союзов, как разменную монету. А что, если и с ней поступят так же? Тогда это казалось невозможным, сама Анна мало кого волновала, и о ней не вспоминали.

И вдруг как гром с ясного неба – к ней сватается киевский князь Владимир! То есть не просто сватается, а требует ее в качестве оплаты за помощь против Варды Фоки и Варды Склира. Анна знала, что мятежный брат бывшего императора грозен, что Константинополю его не победить без помощи русов, но при чем здесь она?! И все же осторожно поинтересовалась, кто таков и, главное, каков этот князь далекой холодной страны. Услышанное вызвало потоки слез. Хотя Владимир только что крестился в своем Киеве, но имел четырех жен с массой детей! Беда не в них, византийские императоры спокойно один за другим отсылали неугодных жен в монастырь на Принцевы острова, и это никого не удивляло. Но отправляться в далекую варварскую страну только ради помощи русского корпуса? Ведь это на всю жизнь!

Анна рыдала несколько дней. Видя неподдельное горе сестры, императоры-соправители Василий и Константин пожалели девушку и не настаивали, надеясь, что киевский князь забудет о своем сватовстве. Цесаревна уже стала успокаиваться, как вдруг ее снова позвали к братьям. Анна шла переходами Большого дворца и гадала – может, посватал кто другой? Ошиблась – братья сидели хмурые, даже злые. Рядом стоял патриарх Николай Хрисоверг, покорно сложенные на животе руки и опущенные вниз глаза которого объяснили цесаревне все лучше любых слов. Еще не дослушав сообщение Василия о требовании киевского князя, она снова залилась слезами. Император с досадой хлопнул себя по коленке:

– Я знал, что ты станешь лить слезы! Мы тянули, сколько могли, думали, что забудет, отстанет. Князь Владимир даже пробовал сватать дочь херсонесского наместника…

Анна с надеждой вскинула на брата глаза:

– Так что же?

Тот раздосадованно хмыкнул:

– Наместник загордился, не отдал!

И тут Анна впервые повысила голос в присутствии братьев-императоров:

– Херсонесский наместник не отдал, а византийские императоры готовы это сделать?!