сражаться и управлять страной, но также славил Бога, складывая в Его честь вдохновенные гимны под аккомпанемент псалтыри. И верно потому сын тархана вырос не воином, но поэтом.

Уже в тот же вечер Всеслава услышала нежные переливы струн его саза, звучавшие в этом разбойничьем гнезде пением райской птицы, прибившейся к стае воронья. Словно осознав это несоответствие, юноша вышел во двор, где продолжал петь, слагая стихи, посвященные выросшей среди дикого леса прекрасной яблоне. Хотя Всеслава не могла оценить всей прелести его поэзии: в порыве вдохновения Давид бен Иегуда временами переходил на персидский, который княжна понимала с пятого на десятое, она точно могла сказать, он изведал меда.

Из всех знакомых ей людей такой властью над словами и над звуками обладал только Лютобор Хельги. Но его вдохновляли буря и битва, потому струны его гуслей рокотали яростно и звонко, то воспевая подвиги живых, то воздавая дань ушедшим.

Давид бен Иегуда обладал дарованием иного свойства. Добрые боги наградили его умением видеть красоту в вещах, представлявшихся прочим привычными и обыденными. Каждое слово, вплетенное им в узорчатый орнамент стиха, занимало свое место не для того, чтобы в назидание потомкам отобразить великое деяние, а дабы сохранить бесценные крупицы ежедневного бытия. И поскольку жизнь человеческая мимолетна и быстротечна, как цветение яблонь, струны его саза пели тихо и печально, а в нежном слабом голосе звучала тоска.

— Мой господин! Этот промозглый сырой воздух губителен для вас!

Старый согбенный слуга спустился с крыльца, чтобы укутать плечи юноши меховым плащом, пожалуй, слишком теплым для этого времени года.

— Здесь он по крайней мере есть, — зябко пожимая плечами, отозвался Давид бен Иегуда. — А внутри я задыхаюсь!

Только сейчас Всеслава обратила внимание, насколько юноша бледен. Его глубоко запавшие глаза обводили тени, пускай и придававшие взгляду выразительность, но свидетельствовавшие о застарелом нездоровье, а румянец, подсвечивавший его впалые щеки, подпитывался не молодой кровью, а злой лихорадкой.

— Жаль, что мы не поехали, как в прошлом году, в Семендер, — вздохнул слуга. — В горах Вам всегда становится лучше.

— Ты скажи еще, в Испанию, где есть врачи, которые меня вылечат! — горько усмехнулся молодой Ашина. — Таких врачей нет, ты и сам, Рахим, это знаешь. Так к чему же оттягивать неизбежное! К тому же, я не могу в такое время оставить отца.

— Вы действительно верите, что ему удастся что-то изменить? — осторожно поинтересовался слуга. — Да простит меня молодой господин, но этот варвар, у которого мы остановились, не производит впечатления человека, внушающего доверие!

— Ратьша бен Мстислав, — на хазарский лад выговаривая имя дедославского княжича, начал Давид бен Иегуда, — хочет стать ханом Хордаба и единовластным правителем земли ас-саккалиба. Но для этого ему надо прослыть борцом против руссов.

— Ну, нам же это на руку! — обнадежено кивнул Рахим.

Его господин лишь пожал плечами:

— Даже если ему удастся собрать за наше серебро войско, в чем я, честно говоря, сомневаюсь: многие подданные здешнего владыки отправились вместе с руссами, силами одной земли Святослава ему не одолеть, и мой отец, думаю, это понимает.

— И он все равно приехал сюда? — потрясенно воскликнул Рахим.

— Мой отец подобен безумцу, пытающемуся выстрелами из луков остановить горную лавину, — печально проговорил юноша. — Но именно за это я его уважаю!

***

Хотя Всеслава не ведала, о чем до полуночи толковали хазарский тархан и дедославский княжич, утром Ратьша встал явно в хорошем расположении духа.

— Ловчих на болото! — энергично распорядился он. — Пусть поднимают секача, которого давеча приметили. Высокие гости желают охотой развлечься. К нашему возвращению, чтобы столы от снеди ломились. Все честь по чести — вина заморские, меды сыченые, да скоморохам скажите, чтобы подтягивали веселей. И еще, — он понизил голос, подзывая к себе Оческа. — Ромея заприте покрепче да глаз с него не спускайте. Я с ним еще не закончил. Таиться вздумал, пес. Он моего гнева не видел! И не таких обламывали! Он у меня будет на брюхе ползать, из собственного дерьма зелья, какие я прикажу, готовить! Не будь я Ратьшей Дедославским! Только гостям моим про него ни слова. Не для того я пятерых своих людей положил, чтобы его за просто так отдать.

— А про княжну? — осторожно осведомился Очесок.

— Тоже. Придет время — сам скажу. А станет кто болтать, языки повыдергаю, вы меня знаете!

Очесок кивнул: они его и вправду знали.

Впрочем, перед хазарами Мстиславич хотел показаться радушным и вежливым хозяином, а долг гостеприимства велел ему не только вести серьезные беседы, но также угощать и забавлять гостей. Иегуда бен Моисей и его сын по достоинству оценили и мастерство ловчих, и щедрость трапез, и искусство скоморохов, которые для столь важных гостей, казалось, превзошли самих себя. Но тархан и его люди были прежде всего воинами, и всем иным забавам предпочитали те, которые позволяли испытать силушку богатырскую, показать ухватку молодецкую, проверить, насколько послушны в руке копье и сабля, добрый меч и тугой лук.

Глядя из окна светелки на дружеские сшибки хазар и гридней Мстиславича, Всеслава испытывала двойственные чувства. С одной стороны, как дочь земли вятичей, она не могла не восхищаться силой и удалью соплеменников. С другой: что ж вы делаете, окаянные, выдаете лютому врагу приемы и секреты мастерства, придуманные дедами для обороны родной земли. Впрочем, что взять с кромешников, безжалостно рубивших в Тешилове тех ребят, с которыми только пару месяцев назад мирно пировали в Корьдно.

Молодой Ашина тоже решил отложить в сторону свой саз. Сегодня он выглядел лучше, видимо, отдых и сон пошли ему на пользу. К тому времени, когда он опоясался мечом, свое боевое искусство хазарам показывала Войнега. Еще живя в родительском доме, в дни приезда чужеземных гостей она по просьбе светлейшего Всеволода, а затем и Ждамира надевала кольчугу и выступала в единоборстве: мол, поглядите, в земле вятичей даже девки мечом не хуже иных мужчин владеют. Так она впервые встретилась с Инваром, и молодой урман далеко не сразу сумел ее одолеть.

Среди свиты тархана пока не находилось воина, способного взять над ней верх: чернобородые мастера считали ниже своего достоинства связываться с юнцом, на которого походила закованная в броню Войнега, а у ровесников девушка без труда выбивала из рук оружие.

— Ну что, мой сын, — Иегуда бен Моисей похлопал наследника по плечу. — Сумеешь защитить честь рода Ашина?

Стоявший рядом с ними Мстиславич переменился в лице. Задуманная им потеха принимала дурной оборот. Одно дело — хазарские отроки и сыновья ал-ларсиев, другое — любимое дитя самого тархана. Тут при любом раскладе