В имение Экобандодо Лазаро добрался к полудню. Он был весь в пыли, голоден, во рту пересохло, хотя недавно он напился из ручья и съел на завтрак джекфрут, который нес от самого Ипасуэно. У ворот стоял угрюмый парень с винтовкой и фляжкой чакты в кармане рубашки. Он был небрит и косоглаз, на непонятную фигуру под капюшоном взглянул с машинальным презрением. Ни слова не произнес, лишь приподнял бровь и дернул подбородком, давая понять бродяге, чтобы выкладывал, чего ему надо.

– Я пришел повидаться с Заправилой, – прохрипел Лазаро. – Буду молить его о благодеянии. Я прокаженный, мне нужны деньги на лечение.

Охранник ухмыльнулся и произнес, изображая предельную обходительность:

– Разумеется, дон Проказо, хозяин всегда с радостью помогает прокаженным… Ладно, а теперь вали отсюда, пока я тебя сам не вылечил! – Он сдернул винтовку и направил ее Лазаро в живот.

Мечты рушились на глазах, словно мостик с перерезанными веревками.

– Заклинаю тебя именем Господа, – проговорил Лазаро, но охранник ткнул его стволом в грудь, опрокинул навзничь и рассмеялся.

В этот момент в тучах пыли подрулил на пикапе Малыш, рядом с ним на сиденье расположился Пестрый. Они только что вернулись с работы – ночь напролет насиловали в хижине, а потом резали на куски двух девушек, – но еще сохранили силы для забав. Выслушав охранника, они велели Лазаро забраться в грузовичок, что тот и сделал с большим трудом. Надежда вновь ожила.

Бандиты отвели его в загон для скота и, приказав ждать, отправились сообщить хозяину. Заправила маялся от скуки и потому охотно согласился устроить небольшой спектакль; он кликнул всех, и толпа, переговариваясь и радостно гогоча, двинулась к загону, а Малыш отправился за реквизитом. Дожидаясь его возвращения, Заправила уселся в тени сейбы, как обычно делал, когда устраивались корриды, и Малыш вскоре появился с большой канистрой. Он просунул ее сквозь жерди изгороди, пролез сам и подтащил канистру к Лазаро. Тот терпеливо ожидал посреди загона, чувствуя важность момента. Малыш заговорил громко, чтобы все слышали и оценили юмор:

– У нас самих имеется кое-какой способ лечения. Называется «Танец огня», и это совсем недорого, приятель, даже очень недорого. Для начала нужно слегка омыть тебя нашей целебной водой, так что садись, а я полью.

Лазаро начал произносить благодарственную речь, которую два дня сочинял, но Заправила махнул рукой – мол, скромность не позволяет ему выслушивать подобное, – и калека опустился на землю.

Из-за недуга он не слышал запахи и не понял, что в канистре не вода. Насквозь пропитанный бензином, он еще сидел, терпеливо ожидая указаний, когда Малыш бросил горящую спичку.

Поначалу Лазаро удивился и растерялся – он словно вдруг очутился посреди вихря. Затем почувствовал, что не может дышать, и, схватившись за горло, стал подниматься на ноги. Он ничего не видел сквозь взметнувшееся пламя и вначале ничего не чувствовал – из-за недуга, растерянности и потому что пламя сперва накинулось на бензиновые пары и не касалось тела.

Но так было только вначале. Когда огонь вонзился в Лазаро тысячами пираний, он весь превратился в несмолкаемый вопль. Обезумев от боли, задыхаясь, он метался в столбе пламени, не видя и не слыша, как Заправила с холопами регочут, хлопают в ладоши, утирают выступившие от смеха слезы и отпускают замечания, сходившие у них за остроумие.

Малыш преследовал Лазаро, подбегая как можно ближе, плескал бензином, продляя пытку, и отскакивал. Лишенные век глаза расплавились в глазницах, но и без того Лазаро уже ничего не видел сквозь зловонную пелену своего сожжения. Он бросался из стороны в сторону, корчился, молотил воздух руками, кружил и падал. Пронзительно кричал и выл в муке, пока огонь не перехватил горло. Когда он упал и затих, в смертельном видении увидев себя здоровым и красивым, блаженствующим в объятиях Раймунды, попугай с ястребиной головой сделал круг над загоном и улетел на восток.

Бандиты столпились у обугленного, сочащегося слизью трупа, и Заправила сказал:

– Гляньте, пацаны, это ж баба. Вон титьки были.

– А вон и херок, – показал Малыш. – Стало быть, оно и мужиком было, босс.

Пестрый, оглядев останки, сверкнул в ухмылке золотыми коронками:

– Классное лечение, босс, ни следа проказы.

Но Заправила счел двуполое существо дурным знаком.

– Воняет, – буркнул он. – Уберите это мясо на хрен!

– А куда его, босс?

– В сад к Виво, куда ж еще?

Пестрый спросил у Малыша:

– А чего он вопил, пока плясал? Я не расслышал.

– Кажись, «Раймунда», но вряд ли. Такому уроду ни одна баба не даст.

Рамон вошел в дом без стука и поднялся в комнату Дионисио. Тот дремал в кресле-качалке, но, когда открылась дверь, поднял голову и улыбнулся. Наклонившись, Рамон почесал ягуаров за ушком и выпрямился.

– Привет, Анаксимен![49]– воскликнул он, помахивая бутылкой. – Глянь, у меня есть чилийское «Каберне Совиньон»!

Дионисио поднялся и обнял друга:

– Рамон, перестань тратить деньги, которых у тебя нет.

– Ради того, чтобы увидеть, как ты улыбаешься, никаких денег не жалко. И потом, я купил вино на деньги, которые получил от ненормальных теток за аренду козьего луга, и просто отдаю тебе долг.

Дионисио сходил за штопором.

– Вижу, ты побрился, – сказал Рамон. – Означает ли сие, что мне больше не нужно служить твоим брадобреем? И больше не придется тебя привязывать и стричь? Знаешь, мне нравилось играть в твою мамочку, но уже маленько поднадоело.

– Послушай, – спросил Дионисио, – как это получается, что у тебя всегда двухдневная щетина? Для этого же надо бриться, а я никогда не видел тебя чисто выбритым.

– Сие сокрыто тайной, Гераклит,[50]– ответил Рамон, подмигивая и постукивая себя по носу. Затем посерьезнел: – Слушай, у меня очень плохие новости. Про Анику. Я не должен тебе этого рассказывать, извещать следует только родственников, но вот получил полицейский рапорт из столицы и уже повидался с сеньором Морено.

Дионисио побледнел, стакан в его руке подрагивал.

– Я не хочу больше о ней говорить, Рамон.

– Ну и не говори. Просто слушай. Вот только как бы это помягче сказать… Я знаю, ты не переставал ее любить… Слушай, давай отбросим всю эту шелуху, идет? – Рамон уставился в пол, затем поднял взгляд. – Дело в том, что ее убили, и убийство явно заказано наркодельцами. Мне очень жаль. Я тоже по-своему ее любил. Ее все любили. Она была у нас лучше всех.