Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Извиняюсь, уважаемый, но голосить не по делу в моем заведении не принято, — подал голос из-за стойки трактирщик. — Я этого не приветствую и терпеть не намерен. Попрошу, уважаемый, соблюдать, вот так!
— Что?! Ширь, так и так, не будь я Луцем!
— Ну вот, и имя великого Героя полощете. Зачем же так? И вообще, афишировать свои связи с лесопроходимцами в моем заведении, опять же…
— Сволочь, вот ты кто, — крепко выругался Лукреций. — Щас я до тебя доберусь. Ты у меня все вспомнишь. И как в руки Галактической Безопасности меня предал и вообще.
— Я? В руки? Ты охмурел, братец! Доблюмился. Нельзя так, не хорошо. Поспокойнее, нервы беречь надобно.
— Лукреций! — приветствовал друга Фомич, выйдя неожиданно на требуемый столик. — Вот ты где, самый трудный столик избрал.
— Сразу видно, что ты никогда в забегаловках не бывал. Самые приятные столики вычислить не можешь. Отсюда чудный вид на Сверхновую разворачивается, особенно когда она возгораться начнет.
— Это хорошо. Это я люблю.
— Ширь, ну я на тебя камня не таю. Что было то и было. Только зачем же такой огород городить? Давай уж, вываливай пару блюмов зеленухи и карликовые снипсы приложить не забудь. В прыне, как обычно.
Ширь, не донеся конечность до стика управления испускателями и официетками, покачнулся и повел гляделками. Даже голову наклонил эдак набок, не по-хозяйски.
— Зеленухи? Какой такой зеленухи? Отродясь контрабанды у нас не водилось! — и выжидательно посмотрел на Лукреция, как бы в расчете на конкретный ответ.
— А по ушам?
— Что-то больно, уважаемый, вы мне одного парня напоминаете… — задумчиво промолвил Ширь.
— Так я он и есть! — заулыбался Лукреций. — Так что, наливай. Я-то знаю, у тебя заначка для друзей всегда найдется. Указать где?
— Ладно уж, налью. Только если ты под Лукреция незабвенного косишь, то ты это облишь, не заслуженно ведь. Героя не замай! Пострадавшего, понимаешь за нас, галактян!
— Кеша, а что, — встрял Фомич за миг до неизбежной лукрециевской вспышки, — здесь трактирщики всегда таким высокопарным штилем излагают?
— Что? — рассеянно переключился Лукреций. — Да нет. Это как-то повело его не так. Ничего не пойму. Смотрит на меня таким знакомым просмоленным взглядом и в упор не узнает. Я что — не я? Будь на его месте Крюгер какой-нибудь или Тень Основного, я бы понял — притворяется гад. А Ширь простой парень, я-то знаю, он все взаправду изображает.
— Ах, ты об этом? Ну ты и ступень, Кеша. Надо было сразу у меня проконсультироваться. Ведь знаешь, что я на все твои вопросы всегда ответить могу.
— Ну так ответь, — грубо бросил обескураженный Лукреций, разглядывая приближающуюся с заветной тележкой официетку.
— Изволь. Аборигены, заметил, куда нас выбросили?
— Ну?
— Не за миг, до того, как мы выпали в Мнимую Реальность. Для галактян мы еще в Отстое. Я подозреваю, что аборигены над временем не больно властны. По крайней мере, пока всю Ментальную Сеть не оприходовали. И, стало быть, возник разрыв нашей с тобой, брат, вещественности. Понимаешь?
— Не-а, — честно признался Лукреций. — Вернее, не вполне. Может, они нас сюда по доброте душевной, зачем нас опять в Отстой? Но ты продолжай. И кстати, давай-ка по доброму блюму.
— Да я вообще-то не пью, — признался Фомич.
— Давай-давай! Здесь все пьют. Тем паче — зеленуха. Это, брат, я тебе доложу!
— Ну что ж, тогда, пожалуй.
И сочно-тархунные струи вырвались из блюмов и устремились прямо в широко распахнутые глотательницы Героев Галактики.
— А теперь моментально снипсами. Да в соус, в соус макай и тут же внутрь. Вот так. Ух, всхрщм. Звезды! Голубые и белые! Видишь?
— А то! А-а-а! — выдохнул с натугой Фомич пары прыня, окрашенные в цвета зеленухи.
— Ну вот, теперь продолжай.
— Что? О чем? Я что-то излагал?
— Ну ты даешь! О вещественности, именно.
— Да? Что ты говоришь! А что конкретно?
— Ну я пока не просек. Довольно интересно излагал.
— Хорошо, тогда продолжу. Значит, произошел разрыв вещественности. И она, родимая, ух, хорошо-то как пошло, нас забыла, именно нас, как вещественные объекты.
— Вот это уже интересно и ясно.
— Аборигены, вижу, как могли, так и постарались. Они ведь не знали, куда именно нас следует выбросить. Куда-то и выбросили. Может, всего одно лишь мгновение разрыва, может, нас только вчера в Отстой поместили, или даже сегодня, а разрыв налицо.
— Ах вот даже как!
Трактирщик, услыхав фирменную фразу Лукреция, недоуменно вздернул гляделки и, несколько помедлив, махнул стиком официеткам, чтобы они повторили.
«Лукреций — не Лукреций, а шутить с этим мужиком не стоит. Что-то есть в нем такое», — пробормотал себе в обонялку Ширь.
— Так что, сама Вещественность нас забыла?
— Вот то-то и оно. Помнится, гуманоидам были присущи реинкарнации. Так вот, с нами то же самое, только совсем наоборот. Гуманоиды возникали вновь в своей Вещественности, но в других телах, а мы возникли в новой Вещественности, но в своих собственных телах.
— Постой, ты о чем? Тела — это мы и есть!
— Ошибаешься, брат. Ох, как ты ошибаешься! Это дело надобно заблюмить.
— Ты ли это, Фомич?
— Вот я тебе это и втолковываю: мы теперь — как бы вполне и не мы.
Решительным движением Фомич поднял блюм и струя зеленухи ударила по наклонной, обильно орошая с готовностью подставленную глотательницу. Опять имело место обмакивание снипсов в прынь с последующим поглощением оных, довольная отрыжка и сакраментальное:
— Всхщрм!
Фомич одобрительно крякнул, утерся и, вольготно поворотившись в седадле, вопросительно уставился на Лукреция.
— Ну?
— Да ты титан, — с одобрением констатировал Лукреций. — Только не так резко это следует делать. Все-таки зеленуха. А чтобы прочуханка полная пошла надобно заполировать. Эй, Ширь, приаме сюда и немедленно! И чтоб температура соответствовала — с хладу, с азоту!
— И что я тебе хочу сказать, Кеша, — нетрезво продолжал Фомич, придвигаясь к тому вплотную. — Мы-то с тобой не тела вовсе! Нет! Мы-то с тобой… Бери круче, Иннокентий! Мы Уникальности! Да! Именно! Не иначе!
— В самом деле? — Лукреций не вполне воспринял слова Фомича, так как контролировал подачу блюда.
— Да! И за это надо выпить!
— Погоди. Не выпить, а заесть, — и Лукреций, взяв кусочек свежего приаме чуть ли не насильно запихал его в глотательницу Фомича и зажал ему обонялку. Фомич посопротивлялся, но быстро осознал и затих. В гляделках ясно обозначилась первая степень прочуханки.