Михклитоомаская Мильде, все так же продолжая стоять посреди комнаты, как огромный столб, медленно тянет:

— М-да, мужицкая работа, она мужицкая работа и есть…

Маленькая яагуская Лийне тоже встревает в разговор, словно она не согласна со сказанным:

— Кобыле да машине — им мужская рука нужна!

Произнося это, она успевает скрестить на груди руки, затем потрогать железные прутья кровати и пригладить передник.

Но Маали, властно, резко дернув головой, — так что у матери чуть не выпадает из рук гребенка, из-за чего она недовольно сдвигает брови, — заявляет:

— Ерунда все это! Для меня всю жизнь работа она работа и была! Я запросто и машину водить научилась бы. В моих руках наш каурый был что твоя овечка!

— Так тебе бабскими делами и не довелось заниматься, — говорит мать, — твой Сийм даже суп для тебя варил!

— Ну и что?! — восклицает Маали с радостным удивлением. — Ну, варил! Хе-хе… Он ведь крестьянской работы не делал — барышничал или на кухне возился, а мне подавай косу либо вилы — вот моя работа! — Она оживленно поворачивается к матери, так что та роняет гребенку: — А как мы с твоим Магнусом наперегонки косили! Помнишь еще?

— Ну-ну, — говорит мать, поднимая гребенку и снова начиная причесывать Маали. — Много ли я-то на покосе бывала — Магнус сам был работник что надо, а там и парни подросли…

— Да, — слышится глухой монотонный голос, идущий будто из-под земли, голос матсиской Мари, — Магнус здорово с косой управлялся…

Мари сутулится, словно потолок низок для нее даже когда она сидит, и продолжает так же презрительно-горько усмехаться, как будто ей известно еще кое-что, о чем она предпочитает умолчать.

21

Прогулка

Ильма идет по обочине канавы. Канава широкая и прямая, как железная дорога. Изредка канава делает резкий поворот и затем снова тянется дальше, прямая, как стрела. По обе стороны канавы то возвышаются пологие холмы, то ширятся топкие пойменные луга, над которыми сейчас, в этот тихий весенний вечер, повис туман… Ильму окружает глубокая и холодная тишина. Лишь откуда-то издали доносятся звуки, напоминающие воркование голубей — такой странно знакомый городской звук! И все же не совсем такой, как в городе: более громкий, гулкий, протяжный… Канава бежит слева. Справа чернеет колхозное поле. И совсем не к месту, посреди поля, торчит старый дом, длинный, серый и низкий, похожий на поваленное дерево. Дорога, дугой прорезая поле, ведет к дому.

Ильме никогда прежде не доводилось видеть такого длинного дома, хотя на хуторе Марди тоже под одной крышей уместились жилые помещения, рига и хлев. Здесь, видимо, есть еще что-то. Жилая часть не длиннее, чем в Марди. Может быть, к хлеву пристроен какой-нибудь амбар или сарай?.. Окошки маленькие — черные дыры в длинном сером строении… Дом, вероятно, заброшен: крыша над хлевом прогнила, торчат голые стропила, в покрытой дранкой крыше над ригой чернеют провалы, лишь над жилой частью кровля вроде бы получше.

Ильма обходит дом. Одним концом он подступает к дороге. С другого конца — сад, со стороны комнат голые яблони, около хлева заросший кустами и травой полуразрушенный погреб и развалины какого-то строения: еще цел один угол, сложенный из бревен. От развалин к входной двери дома тянется извилистая тропинка. Ильма раздумывает, войти или нет. Она боится, и войти ей хочется именно потому, что боится. Вообще-то она даже не боится, просто нервы напряжены… Дверь со скрипом отворяется. Ильма вздрагивает и отскакивает назад. Навстречу ей бодро ступает свекровь.

— Что же ты, детка, бродишь здесь одна поздно вечером? — издали кричит ей мать. — Тоже овец ищешь?

Ильма испуганно кивает. Ей ужасно неловко, что ее застали здесь.

— Ничего, найдутся и овцы! Я пообещала бабам, что в награду дам пару варежек и кусок шпику! Это не впервой, что овцы убегают, но чует мое сердце, найдутся они! Хорошо, что не на цепи были — а то бы удавились! А теперь не страшно — волков-то у нас нет! — толкует мать, шагая рядом с Ильмой.

Ильма слушает и недоумевает. Чего это свекровь поздним вечером шастает по заброшенным домам? Ей так и хочется потрогать ее пальцем, чтобы убедиться, действительно ли это свекровь…

— Я думала, этот дом заброшен, — начинает она осторожно.

— Да нет, есть еще там живая душа, — объясняет мать, — кадакаская Маали — хворый человек, обезножела совсем… Крышу можно бы и подправить, да она против, говорит, ни к чему, и в богадельню не хочет — смерти ждет, только смерть не приходит, когда лежа в постели ее ждешь, а вот когда работаешь, то враз свалит… А когда-то здесь богато жили…

От одежды матери знакомо пахнет молоком и навозом. Пальцы Ильмы касаются ее платья и передника. И внутри у нее становится так хорошо и тепло, хотя от холода зуб на зуб не попадает.

— Я никогда не бывала здесь, с Мартом мы всегда в другую сторону ходили.

— А я люблю это место, — говорит мать, — отсюда недалеко до дома моих родителей. Здесь, у реки, были наши покосы…

— Разве это река? — удивляется Ильма. — Я думала, это канава!

— Это теперь ее углубили и выпрямили, а раньше река была! Раков полно! Во время сенокоса каждый раз верши ставили, потом перекупщики приходили, забирали…

— Март никогда не водил меня к твоему дому, — произносит Ильма, уже давно собираясь расспросить свекровь про ее отчий дом, ведь она человек дотошный.

— Ох, до него отсюда еще порядочно… Да и развалился он уже совсем! Брат велел присматривать за ним, когда в лес уходил, да куда мне: дети маленькие, Магнус тоже в лесу скрывался, а потом под мобилизацию попал — в наших местах война уже прошла к тому времени, сколько слез тогда выплакала, а задним числом смотришь — оно и к лучшему вышло, сам живой вернулся и у сыновей бумаги чистые, а брат так и пропал… Другие мужики сказывали — помешался он в лесу да и удрал куда-то, никто не смог удержать его… Иной раз я и сейчас еще думаю: вдруг объявится, а дома-то и нет… Да, в семье у нас было пятеро детей, теперь кто за морем, кто в могиле…

Несмотря на грустный рассказ, лицо у матери просветленное, будто она говорит вовсе о том, как девушкой ходила на покос: неделями дома не бывали, еду брали с собой, а на опушке леса сооружали уборную — чтобы было удобно ходить по нужде.

22

У телевизора

По телевизору идет передача клуба рекламы. Вся семья, кроме Кати, собралась в