спустя ему удалось создать подходящую методику фиксации трупов, в ходе которой применялись практически лишенные неприятного запаха растворы солей, борной кислоты, этиленгликоля и очень небольшого количества формалина, что позволяло сохранять трупы мягкими и невероятно реалистичными. Препарирование таких трупов стало более наглядным и давало более адекватное представление о строении живого человеческого тела. Когда я работала с таким материалом, мне казалось, что я снова работаю в морге.

В анатомическом отделении музея Барта я впервые побывала летом, когда большинство студентов разъезжаются на каникулы. Некоторые, оставшиеся в городе студенты летом подрабатывают в этом отделе препараторами, и их талантливый учитель Кэрол предложила мне присоединиться к ним. Она хотела, чтобы я помогла сделать несколько препаратов к следующему учебному году и очень на меня рассчитывал, так как у меня был богатый опыт аутопсий. Конечно же, я сразу ухватилась за такую возможность. Мне захотелось овладеть и искусством анатомирования или препарирования трупов, чтобы, насколько это только возможно, пополнить мои знания. Когда я увидела первый труп, то это был всего лишь торс и голова. Я начала с выделения мышц шеи, рассчитывая для начала отпрепарировать грудино-ключично-сосковую мышцу, мышцу, которую во время патологоанатомического вскрытия перерезают, делая Y-образный разрез.

– Не начинайте с ГКС, – внезапно произнесла Кэрол, заставив меня застыть с занесенным скальпелем в руке. – Постарайтесь сначала отпрепарировать платизму.

– Что это за зверь – платизма? – смутившись, спросила я. Я десять лет проработала лаборантом морга, но впервые в жизни слышала этот термин.

Кэрол не удивился и отнесся к этому с пониманием.

– Это поверхностная мышца, покрывающая ГКС, – объяснила он. – На вскрытиях вы ее не видели. Эта мышца при сокращении оттягивает вниз нижнюю губу и угол рта, как при выражении таких чувств, как печаль, удивление или страх, – она ткнула пальцем себе в нижнюю челюсть. – Кроме того, сокращаясь, вызывает образование морщин на шее и опускает нижнюю челюсть.

– Стало быть, она делает нас похожими на Дейрдра Барлоу из «Улицы коронации»? – спросила я.

– Ха-ха, именно так.

Кэрол начала препарировать платизму, чтобы я смогла увидеть этот новый фрагмент паззла человеческого тела, о котором я только что узнала, а потом передала мне скальпель. Платизма (поверхностная мышца шеи) имеет в толщину не более двух миллиметров и оранжевую окраску, не сильно отличающуюся от желтой окраски окружающей жировой клетчатки, поэтому выделять ее сложно. Но я проявила упорство и смогла это сделать: я выделила всю мышцу и вдруг услышала, как Кэрол, склонившись к моему уху, прошептала:

– Я знала, что у тебя получится.

Я просияла от удовольствия. Это было странное удовлетворение, но я создала то, что поможет студентам разобраться с тем, что такое платизма и что она делает. Я передала свое знание и умение другим.

От анатомирования я получала очень большое удовольствие. Атмосфера в этом отделе была удивительной и уважительной к мертвым, потому что все эти, умершие от естественных причин люди добровольно пожертвовали своими телами ради обучения студентов. Даже подшучивания здесь были совершенно иного рода, нежели те, к которым я привыкла в моргах. Один из сотрудников музея, Гэвин, однажды подошел к моему столу и указал на легкое донора, которое обнажилось после того, как я удалила грудину.

– Смотрите, это лингула.

Я снова была озадачена, услышав совершенно незнакомое слово.

Увидев мое замешательство, Гэвин продолжил:

– Это маленькая долька, похожая на язычок, долька, выступающая из нижней части верхней доли левого легкого, – он аккуратно прикоснулся к этой части легкого своей, обтянутой перчаткой, рукой. – Видите? Она выглядит как язык крошечного щенка.

– О да! – я присмотрелась и увидела, что это действительно так. – Наверное, «лингула» происходит от lingua, как “language” (язык).

Я на мгновение задумалась, а потом сказала:

– Но я думала, что это слово означает «губа».

Он рассмеялся.

– Нет, вы перепутали это слово с labia!

– Кто здесь сказал: labia? – спросила проходившая мимо Кэрол.

Я засмеялась.

– Это он, это он начал! – я показала пальцем на Гэвина, и мы все рассмеялись.

Губы/язык… Labia/lingua… Добрая старая латынь. Помню, когда мы проходили в университете микробиологию, то нам с моей подругой Полой, надо было взять друг у друга мазки с язычка (части мягкого неба) с uvula. Я притворилась, что приняла uvula за vulva, и, взяв в руку проволочку с шариком, предложила Поле лечь на пол и снять трусики. Она испытала реальное облегчение, поняв, что я пошутила. Язычок – это крошечный вырост мягкого неба, который иногда, по ошибке, принимают за миндалину. Это очень удобное для сбора бактериологического материала место, потому что собирает всех микробов, каких мы глотаем или вдыхаем. Но было очень забавно наблюдать испуг Полы.

Очень важно, что удаление даже очень небольшой части тела умершего может сильно изменить статус трупа – об этом я тоже не знала, работая в моргах. Мне снова посчастливилось поучаствовать в съемках образовательного документального фильма о ходе аутопсии. Я выполняла вскрытие пожертвованного на нужды науки трупа вместе с известным патологоанатомом. На меня в течение трех дней были непрерывно направлены три камеры. С самого начала было понятно, что из-за недостатка времени мы не сможем получить подходящий пожертвованный труп в такой маленькой стране, как Англия. Так как студия, которая снимала этот фильм, имела договор о поставках материала с американской компанией – она поставляла конечности для обучения хирургов – то студии имело бы смысл воспользоваться услугами той же компании, что она и сделала. Но была в этом деле одна загвоздка: пересылать целые трупы для этих целей было незаконно. Единственное, что можно было сделать – это прислать труп с одной отсеченной конечностью, например, кистью или стопой. Тогда его можно было присылать, как часть тела, а на съемках расположить труп так, чтобы на камеру он казался целым. Это было, короче, дело техники.

Однако однажды утром мне позвонила обезумевшая от паники продюсер – до съемок оставалась неделя – и закричала в трубку:

– Карла, они прислали нам труп без обеих рук. Он выглядит так незрелищно, как зарубленная и потрошеная индейка!

– Зачем они это…? – заговорила я, но продюсер не дала мне договорить.

– Они, правда, отправили нам одну из рук этой мертвой женщины. Я не понимаю, зачем они отрубили ей обе руки, а потом отправили нам одну из них?

– Вы хотите узнать, не могу ли я пришить эту руку на место? – поинтересовалась я. – Никаких проблем.

– Вы сможете это сделать? О, боже, вы возвращаете меня к жизни. Я не хотела задавать вам этот вопрос, он звучит так странно.

– Это не самый странный из всех странных вопросов,