хотелось знать, что творится за непроницаемым забором. Не понимая, что делают археологи, они вообразили, что там, на месте раскопок, наверное, происходит осквернение могил, и что никакой научной необходимости это делать, не было. Основанием для такого отношения было следующее: если они делают что-то нужное, то почему они прячут это от людей? Через некоторое время началась вторая часть исследования. Забор был убран. Все местные жители получили возможность общаться с археологами и задавать им любые вопросы. Иногда людям даже разрешали потрогать кости. Опросы показали, что теперь люди стали лучше относиться к раскопкам; они поняли, зачем археологи работают, что они делают и заинтересовались раскопками, перестав чувствовать себя оскорбленными.

Это исследование просто открыло мне глаза. Я поняла, что могу использовать свои знания и навыки, и, одновременно, открыто о них рассказывать. Тогда я еще не знала, как конкретно я это сделаю, но зато моя разбитая психика восстановилась, когда я, наконец, сформулировала для себя мою цель. Я устала работать в месте, где я все время слышала: «Тебе нельзя говорить о том, что ты делаешь на работе, никому, кроме самых близких друзей и родителей. Не обсуждай свои профессиональные дела ни с кем другим». Я устала от постоянного божьего страха совершить какую-нибудь ошибку, из-за которой может разгореться новый «Олдер-Хэй». Я устала даже от самой этой фразы!

У нас стало намного больше бумажной работы и отчетности, но я не считала это существенно важным; это не соответствовало ни моим целям, ни целям других сотрудников морга. Мне хотелось посещать ежеквартальные собрания сотрудников моргов и вносить больший вклад в деятельность ассоциации технологов патологоанатомических служб Великобритании, но вместо этого я занималась тем, что следила за тем, чтобы все сотрудники, включая врачей, совершенствовали свои навыки и соблюдали технику безопасности. С равным успехом я могла бы работать в администрации клиники.

Тем не менее, я рассматривала все это, как возможность получить лишний опыт, но, несмотря на то, что я стала работать больше часов, я все равно не могла с этим примириться. Я именно тогда поняла, почему взяла на себя задачу привести в порядок труп человека, бросившегося под поезд. Мне просто не хотелось покидать маленькую прозекторскую для трупов группы высокого риска и возвращаться в кабинет. Я хотела делать то, что хотела делать с детства, делать то, о чем никогда не говорят сотрудники морга – работать с мертвыми и ос смертью.

Тогда, именно тогда, я поняла, что мне надо увольняться из морга.

Подыскивая себе новое место работы, я была уверена, что провела в прозекторской вполне достаточное время. Всегда было, чему поучиться у таких ветеранов патологической анатомии, как профессор Сент-Клер и многие другие консультанты, которые по очереди приезжали в морг, чтобы выполнить патологоанатомическое исследование. Не все морги работают по такой схеме, и поэтому я, удостоверившись, что мое имя внесено в базу данных техников морга, и, поэтому, я могла использовать свой годичный отпуск или время до устройства на следующее постоянное место для работы в других учреждениях. Я стала искать место менеджера в других моргах, потому что в маленьких моргах меньше бумажной работы и менеджеры часто сами занимаются вскрытиями. Кроме того, мне хотелось овладеть и некоторыми смежными профессиями – как говорится, есть много способов приготовить курицу. Есть много способов работы с покойниками. Я обнаружила это в результате моих напряженных поисков…

Однажды, во второй половине дня в офисе раздался телефонный звонок, на который ответила Тина. Она слушала собеседника и с каждой секундой выражение ее лица становилось все более и более растерянным.

– Что случилось, Тина? – спросила я, когда она положила трубку. – Кто-то решил в последний момент взглянуть на труп?

– Нет, это звонили из банка тканей. Здесь находится донор кожи и костей, и они хотят сделать все сегодня вечером.

– Так в чем проблема? – поинтересовалась я. Я никогда не видела, как забирают ткани.

– Потому что это будет длиться целую вечность, – простонала Тина. – Это предстоит делать мне, но у меня встреча с Хуаном и совещание в дирекции клиники. Люди из банка тканей не могут работать без нашего присутствия, кто-то должен присутствовать, и, хотя бы время от времени показываться из прозекторской.

– Я побуду с ними, – сказала я. Я не стану сидеть в кабинете, потому что собиралась внимательно присмотреться к процедуре забора тканей.

– Правда, ты, действительно, это сделаешь? – обрадовалась Тина.

– Конечно, мне хочется посмотреть, как они это делают. Не волнуйся, иди на свое совещание, – кажется Тина имела больше склонности к управленческой работе, чем я.

Не прошло и часа, как я встретила на пороге прозекторской людей из службы забора тканей, которые принялись объяснять мне, что они, собственно, собирались делать. Они оба были такие милые и веселые! Джонни, полноватый крепыш лет тридцати с каштановыми волосами, был просто счастлив ответить на все мои вопросы, потому что девушка, приехавшая с ним, Соня, была его практиканткой. Во время обсуждения она могла научиться чему-то новому.

– Значит, вам надо было приехать именно сегодня. Это не могло подождать до завтра? – спросила я, извлекая труп донора из холодильника. – Я без претензий, просто спрашиваю.

Когда мы перевезли труп в прозекторскую, Джонни принялся отвечать.

– На забор большинства тканей нам отводят сорок восемь часов, но если донор поставил галочку вот в этом квадратике, – Джонни показал мне заполненный бланк, – то нам приходится шевелиться быстрее, потому что в этих ситуациях в нашем распоряжении всего двадцать четыре часа, и мы должны уложиться в этот срок, и чем раньше, тем лучше, потому что такие трансплантаты лучше приживаются.

Когда из трупа изымают ткани с целью пересадки, то это называют забором тканей. В данном случае, речь шла о коже и костях, и каждый человек имеет право завещать для трансплантации именно эти органы, поставив галочку в определенном квадратике соответствующей анкеты. (Сухожилия и сердечные клапаны могут завещать только люди моложе шестидесяти лет). Правда, все это отнюдь не означало, что взятые ткани непременно будут использованы для трансплантации. Это зависело от того, не страдал ли донор при жизни какими-то определенными инфекциями, или нет ли на коже или костях каких-либо повреждений. Конечно, одним из факторов является степень разложения. Именно поэтому из трупов забирают больше тканей, чем реально нужно реципиентам.

– Некоторые люди не знают, что могут пожертвовать свою кожу еще при жизни, – говорил, между тем Джонни, надевая халат и фартук. – Вы знаете, например, что люди, потерявшие вес и у которых обвисла кожа, могут отдать излишек для трансплантации?

Я не имела об этом