– Альберт и Пол, да.

Волна горячего страха проходит по позвоночнику Антона. Он сперва чувствует слабость, такую слабость, что вот-вот лишится чувств – а затем дикий прилив гнева, в этот момент он словно целая башня и крепостная стена, воздвигнутые из ярости. Он сильнее впивается зубами в мундштук. Улыбка блекнет; в следующий момент Мебельщик увидит сопротивление в глазах Антона. Собирается ли Мебельщик использовать мальчиков против него? Неужели это начало, первая произнесенная шепотом угроза? Ему следовало достать из кармана нож. Ты не получишь их. Ты и волоска не тронешь на головах моих сыновей. Я прежде убью тебя, клянусь. Антон не утруждает себя тем, чтобы отшатнуться от ужасной мысли. Бог поймет; а если нет, то Антону нет до Него никакого дела.

Но если Мебельщик и заметил какую-то перемену в поведении Антона, то не подал виду. Он говорит:

– Давненько мы не занимались программами для молодежи в нашем городке, как считаете? Как отчим двух подрастающих парней – тех самых, которые пришли ко мне, чтобы попросить кожи для рогаток, – вы не можете не согласиться.

Антон немного расслабляется. Недостаточно, чтобы доверять Мебельщику – такого не случится никогда – но довольно, чтобы разжать слегка челюсти, пока он не перекусил трубку пополам.

– Какого рода программы вы имеете в виду?

Неверный вопрос. Мебельщик прищуривается.

– Гитлерюгенд, конечно. И Союз немецких девушек – эту программу, полагаю, тоже стоит запустить, если мы надеемся направить наших девочек по правильному пути. А какие еще программы могут быть?

Антон беззаботно смеется.

– Да. Разумеется. Мне просто подумалось – ну, в мое время, когда я рос в Штутгарте, было и несколько других клубов. Но сейчас программы куда лучше, более целенаправленные и организованные.

– Организованные, да. Об этом я и говорю.

С Божьей помощью Антону удается выдавить улыбку. Он справляется с желанием зарычать и подправить кулаком нос Мебельщика. Вместо этого он продолжает:

– Вы полагаете, Гитлерюгенд приживется здесь? В такой сонной деревушке? Городским мальчишкам, наверное, понравилось бы, но…

– Не представляю, почему бы нет. В Вернау своя программа Гитлерюгенда развивается уже несколько лет – и Союз немецких девушек тоже. В таких местах они приживаются даже лучше. Детям Унтербойингена нужна мораль ничуть не меньше, чем городским. Я видел, что ваши приемные сыновья копаются в чужих полях. Им требуются контроль и наставление.

Он говорит это выразительно, чтобы был понятен смысл: «Если вы с женой не справляетесь, выбора не остается – заняться надлежащим воспитанием ваших детей придется Адольфу Гитлеру».

– Все дело в моей работе, видите ли. – Антон сам удивлен, как натурально у него получается извиняющийся тон. – Она часто уводит меня из городка, и с мальчиками я провожу не так много времени, как хотелось бы. А Элизабет и так загружена, на ней шитье и Мария.

Почему он это делает? Почему оправдывается, извиняется перед этим человеком?

– Да, кстати. Ваша работа.

Мебельщик медлит, подбирая слова. В этом непродолжительном молчании страх и ярость возвращаются в тело Антона. Его трясет от потребности наброситься на это отвратительное чудовище, стоящее перед ним, но он лишь перемещает свою трубку из одного уголка губ в другой.

– Поскольку вы лишь преподаете музыку и ничего не строите и никак не способствуете здоровой экономике, как прочие из нас, я подумал, что вы как раз тот, кто мог бы заняться программами для молодежи – по крайней мере, для мальчиков. Для Союза немецких девушек следует найти женщину, но с этим мы разберемся.

Мебельщик добавляет мимоходом:

– Еще вы ведь были учителем. Думаю, это тоже делает вас подходящей кандидатурой.

Боже праведный, это последнее, чем Антон стал бы заниматься. Что нужно молодежи деревни, так это пример христианского милосердия и любви. Да и не это ли нужно всем нам, всей нации? Если бы мы усвоили этот урок вовремя, много лет назад – много веков назад – были бы мы сейчас здесь? Его сыновья научились милосердию и любви – вместе с краденым картофелем они откопали доброту и щедрость. Роясь в чужих полях, они нашли возможность стать лучше. Какое чудо, что Пол и Альберт пришли к моральности, будучи окруженными ненавистью, насилием и войной.

Но Антон не может отказать Мебельщику, если хочет, чтобы семья была в безопасности. Он даже не может сказать вслух о своем отвращении к Гитлерюгенду и преступному насаждению идеологии. Этот мерзкий клуб – все равно, что машина для убийства юных умов, и Антон никогда не будет это поддерживать.

Он дает единственный правильный ответ, какой возможен, когда Мебельщик загнал его в угол:

– Звучит многообещающе.

Он должен увернуться от этого сокрушительного удара судьбы, не дать пули Мебельщика сразить его.

– Мне, конечно, понадобится время, чтобы уладить дела. Надо удостовериться, что расписание будет совпадать – все эти уроки, которые я провожу в других городах…

– Это важно, Штарцман, – Мебельщик тыкает пальцем в грудь Антона; он осмеливается прикасаться к нему, этот человек, который делал непристойные предложения его жене. – Мы должны продемонстрировать наше единство. Даже здесь, в маленьких городах, мы остаемся немцами.

– Мы остаемся немцами. Как вы правы.

– Я не могу позволить этому вопросу провисать и дальше – мы не можем. Давайте не будем откладывать дальше Рождества. Вы к тому времени будете готовы, не так ли?

– Несомненно, – отвечает он с улыбкой. – Спасибо, что подумали обо мне. Это такая важная миссия, формировать умы и сердца молодежи.

Мебельщик протягивает руку, и они обмениваются рукопожатиями. Внутренне Антона воротит от этого прикосновения, и ощущение усиливается, пока он размышляет о том, на что согласился. Но как он мог отклонить требование этого человека – его приказ? Даже если Мебельщик и не сообразил еще, в чем истинная причина отлучек и приходов Антона, его взгляд сконцентрировался на семье Штарцман. Отказа Элизабет такой человек, как Мебельщик, тоже не забудет. Они теперь ходят по острию ножа – Антон, его жена и их невинные, ни о чем не подозревающие дети.

Бредя домой сквозь сумерки, Антон снова и снова вытирает ладонь и брюки, силясь избавиться от ощущения хватки Мебельщика. Он должен придумать, как остановить план гауляйтера. Он не допустит, чтобы ни его сыновья, ни какие-либо другие дети Унтербойингена воспитывались уроками ненависти. Они не станут частью того зла, которое процветает в нашем правительстве и толкает его на все более и более ужасные дела. Антон не в силах спасти всю Германию – он лишь человек. Но он может, он обязан спасти хотя бы этот маленький городок.

Ему только