Антон подносит корнет к губам. Музыка несется вслед за ее удаляющейся спиной, он слышит слова песни у нее в голове. Чувствует их в своем сердце.

Снова влюблена, хотя и не собиралась. Но что поделать? Сердцу не прикажешь.

Это песня, под которую Элизабет танцевала со своим первым мужем. Марлен Дитрих, «Ich bin von Kopf bis Fuss auf Liebe eingestellt». Я не могу перестать любить. Музыка говорит за него. Она находит слова, которые от него ускользают; она простирается через обрыв, которым разделены два этих раненных сердца, и связывает их.

Элизабет останавливается на ходу. Она долго стоит спиной к Антону. Дети топчутся и мельтешат вокруг нее, оглядываясь на отчима с мольбой в глазах, пока он все играет и играет, не произнося ни слова. В несгибаемой осанке Элизабет, в ее распрямленных плечах чувствуется железная решимость. Она не уступит музыке, не уступит воспоминаниям.

Но затем, с таким еле уловимым содроганием, что Антон не уверен, не показалось ли ему, она поворачивается. Один шаг, затем еще один, медленно и отчаянно, она идет назад к Антону, подбородок дрожит. К тому моменту, как он доигрывает финальные ноты, Элизабет стоит так близко к нему, что можно прикоснуться, не она не поднимает взгляда. Она видит, как плотно сомкнуты ее челюсти, как напряжены мускулы этого круглого милого личика.

Когда песня окончена, Антон опускает рожок, и Элизабет поднимает на него глаза. Они такие синие, синее лета. Он раньше никогда не замечал их глубины, чистоты цвета. Но они раньше нечасто смотрели так друг на друга, открыто и близко. В ее смягчившемся взгляде он видит, что Элизабет понимает его раскаяние и сама читает извинения в его взгляде.

Антон ждет. Он говорит себе, что каким бы ни было ее следующее действие, что бы она ни выбрала, он подчинится и не будет больше ни умолять, ни пытаться остановить ее.

Элизабет наклоняется вперед, так слабо, что он не уверен, пошевелилась ли она вообще. Но затем она придвигается ближе. Она кладет голову ему на грудь, совсем как Мария, когда ей больно или грустно.

Спасибо, Боже. Спасибо. Антон обвивает ее руками, свою жену.

– Это опасно.

Ее горячие слезы пропитывают его рубашку.

– Я знаю.

– Но ты мой муж. Я дала клятву. Сохрани нас Боже, ты мой муж.

Его сердце полнится ощущением внезапной, неистовой, благодарности. Что он сделал когда-либо в своей постыдной жизни, чтобы заслужить такую хорошую женщину, такую храбрую и сильную жену? Она знает в глубине души, что Сопротивление – это правильно, даже если опасно. Она тверда в своей вере, как никогда, – и он любит ее за это.

– Я твой муж, – говорит Антон тихо и прижимает губы к ее склоненному лбу. – Ты моя жена. И я знаю, Бог защитит нас, Элизабет.

Я молюсь, чтобы так оно и было.

23

Он молится и получает ответ.

Вторник – день Гитлерюгенда. Все молодые люди встречаются в один и тот же день недели, в одинаковое время вечером. Дан приказ, мы шагаем в ногу, мы делаем так, как нам велят. Согласие и единообразие делают нас великими – вот, чему они хотят заставить нас верить.

Понедельник: Антон в Кирххайме, деревушке неподалеку от Унтербойингена, учит детей местного прихода играть на органе. В Кирххайме никому не нужны были уроки органа, но отец Эмиль все устроил. Эмиль настоял, подключил свои связи среди священников Кирххайма – так что все до последнего дети прихода будут учиться играть. Из-за этого Антона не бывает в Унтербойингене до поздней ночи каждый понедельник.

Среда: автобусы всегда слишком медленные, так что он говорит фрау Мюллер в Вернау, что вынужден передвинуть занятия пианино с ее дочерью обратно на пять вечера. При таком раскладе он успевает на последний автобус до Унтербойингена и добирается до дома не раньше половины восьмого.

По четвергам он на добровольных началах помогает в пекарне, ворочая сковородками для фрау Бош, которую дети прозвали Frau Brotmacher – Булочница. Фрау недавно повредила спину, борясь с молочной коровой, у которой дурной характер. Если она не сможет печь хлеб, тогда городку будет его не хватать, и все мы еще сильнее будем страдать от голода. Кто возьмется выполнять эту работу, если не Антон? Отец Эмиль предполагает, что в четверг все мужчины заняты. Если кто и вспоминает о том, что у Антона и самого повреждена спина, об этом теперь не упоминают. Он старается ходить с прямой осанкой и двигаться легко, чтобы никто не вспомнил про его больную спину и не отпустил замечания на тему странного распределения обязанностей. Он приносит и уносит все необходимое для фрау Булочницы в жаре пекарни, пропитывая потом рубашку насквозь, работая почти до полуночи. Так что о вечерах четверга не может быть и речи.

Пятница: он добавляет еще три урока к своему графику, ради которых отец Эмиль обивает все пороги и проходит все улицы прихода в поисках новых учеников. Семьи из числа самых бедных в Унтербойингене; Антон подозревает, что отец Эмиль оплачивает занятия из своего кармана, но он не хочет смущать родителей расспросами или вовлекать Эмиля в скандал. Он принимает ситуацию такой, какая она есть – какой она ему нужна: важные обязанности, которыми нельзя пренебречь, каждую пятницу допоздна.

Каждую субботу он присматривает за детьми семьи Форст – восемью грязными невоспитанными скандалистами. Оба – герр и фрау Форст – теперь вынуждены работать: он – в депо, она – в сортировочном центре, собирая еженедельные рационы. Позаботиться об их потомстве некому. Кто может этим заняться, кроме Антона? Никто, больше ни у кого в деревне нет на это времени. Так он говорит жителям, и жители верят. Десяток других людей могли бы приглядывать за детьми Форстов в субботу. Фрау Гертц или фрау Бош, даже со своей больной спиной, да и Элизабет могла бы сама за это взяться, ее суровая дисциплина в миг превратила бы Форстов в образцово-показательное семейство. Но не в этом суть. Не в этом тихий осторожный замысел.

Когда расписание становится забитым до невозможности, Антон со шляпой в руках, идет к Мебельщику.

– Зима выдалась такой загруженной для нас всех, – обращается он к герру Франке, улыбаясь своей приятной улыбкой, которая кого угодно может успокоить и убедить в том, что Антон Штарцман его самый надежный, самый дорогой друг. – Я ужасно разочарован, поскольку очень хотел вести программы Гитлерюгенда и ждал этого. Но, видите ли…

Он протягивает Мебельщику бумагу – его невозможно плотное расписание, разлинованное и