искоренить все местные особенности западноевропейских языков, функционирующих за пределами центрального ареала, и обеспечить стабильность единой для всех ареалов центральноязыковой нормы, главным образом, через системы образования и средств массовой информации. Сторонники такого ортодоксального взгляда на положение вещей, а их на Западе большинство, выступают за то, чтобы деятельность по нормализации западного языка проводилась исключительно на его родине, т.е. в бывшей метрополии, и отказывают бывшим колониям в праве иметь и разрабатывать свои собственные нормы этого языка. Главным доводом в пользу такого мнения обычно выдвигается необходимость поддержания взаимопонимания между представителями различных этносов, говорящих на одном западном языке. В качестве примера приведем цитату из Трудов коллоквиума (Actes du solloque sur les ethnies francophones, Nice, 1971) на тему «Французский язык во Франции и за пределами Франции», который состоялся в 1968 году в Ницце. На странице 96 читаем:

«В бывших африканских колониях, если этого не остеречься, французский язык может довольно быстро деградировать и глубоко дифференцироваться. Эта опасность сравнима с судьбой, которую познал латинский язык в конце существования Империи. Эти страны сильно нуждаются во внешней норме… Какой норме? Можно ли предложить здесь что-либо другое, кроме французского языка Франции? Сама история французского языка, большая численность французов, культурная роль Франции не оставляют другого выбора».

Как видим, в довольно острых выражениях смешивая разные исторические эпохи, предлагается единственный путь развития языка за пределами центрального ареала – строгая ориентация на нормы бывшей метрополии. Всякое культивирование местных особенностей объявляется опасным. Заметим, что такого рода рекомендации вступают в методологическое противоречие с вышеупомянутой теорией «вестернизации», постулирующей возможность воздействия на национальные языки развивающихся стран самих носителей этих языков с целью приближения их к западным языкам. В отношении же последних отрицается возможность проведения языковой политики непосредственно теми развивающимися странами, в которых используются эти языки. При этом обычно приводится тезис «о невозможности языковой политики» Ф. де Соссюра, который вслед за младограмматиками исключал всякую возможность планирования языкового развития, полагая, что язык, видоизменяясь во времени, вместе с тем не может изменяться под воздействием людей, на нем говорящих.

Несостоятельность объективно-идеалистической концепции Ф. де Соссюра была вскрыта советскими учеными, и в частности Л.П. Якубинским, еще в 30-е годы. Критика аналогичных идей в языкознании нашего времени с позиций диалектико-историко-материалистической методологии дана в книге Р.А. Будагова, где, в частности, указывается, что вся современная культура, в том числе и культура языка, становится все более и более результатом сознательной деятельности человека и что концепция жесткой автоматической структуры языка противоречит человеческой природе языка и его социальной функции (см.: Будагов, 1978, 179).

Несмотря на то что сама история формирования и развития общенародных языков опровергает тезис о невозможности языковой политики и языкового планирования, многие представители зарубежной социолингвистики берут его на вооружение и применяют в новых обстоятельствах с тем, чтобы доказать, что языковая политика развивающихся стран в отношении бывших колониальных языков, направленная прежде всего на их демократизацию, будто бы ставит под угрозу сам факт объективного существования этих языков.

Совершенно очевидно, что и теория «вестернизации» национальных языков, и концепция «объективности существования западных языков» при всей несхожести внешних методологических установок имеют одну и ту же внутреннюю подоплеку – навязать развивающимся странам собственные рецепты языкового строительства, не имеющие ничего общего с их целями, сделать их пассивными исполнителями языковой политики западных стран. Так принципиальная непоследовательность в вопросах методологии оказывается вполне последовательной политической линией.

Проведение «вестернизации» национальных языков в развивающихся странах предполагает целенаправленное воздействие на них, заведомо неблагоприятное для дальнейшей судьбы конкретных языков. С другой стороны, пропагандируя объективность существования западных языков в молодых независимых государствах, последних предостерегают от какого-либо, пусть даже незначительного, воздействия на эти языки с целью приспособления их к потребностям общения, ибо таковое может якобы привести к деградации «важнейших средств коммуникации». Вот почему любые отклонения от норм центрального ареала, встречающиеся в устной и письменной речи носителей полинациональных языков в маргинальных ареалах, воспринимаются сторонниками упомянутых теорий как грубые ошибки, которые необходимо устранить.

Другая точка зрения на проблему более реалистична и связана с представлением о языке как общественном явлении. Она исходит из того, что лишь совокупность всех фактов языка и речи может составить основу для определения путей дальнейшего развития конкретной языковой системы, функционирующей в нескольких ареалах и обслуживающей разные сообщества.

Правомерно ставится вопрос о природе «языковых ошибок» и отмечается, в частности, что существует принципиальное различие между «ошибкой» – явлением индивидуальным, а не фактом языка и локализмом (регионализмом) – фактом коллективным, который проявляется как в фонетическом, просодическом, морфологическом планах, так и в плане лексики – путем образований на базе данной системы или от конкретного местного языка, в прямых заимствованиях из местных языков, в семантических изменениях.

Сторонники реалистического подхода к проблеме вариативности полинациональных языков признают тот факт, что главной причиной формирования специфических черт этих языков в развивающихся странах стал весьма отличный от первоначального социокультурный контекст, в котором они функционируют и развиваются. Именно он предопределил целый ряд трансформаций, сделавших возможным приспособление этих языков к коммуникативным потребностям новых сообществ.

Однако трансформации, которым подверглись бывшие колониальные языки, в большинстве случаев не привели к формированию особых коммуникативных систем вроде так называемых пиджинов на той или иной основе, которые якобы служат целям устной коммуникации там, где нет общего языка. Утверждения о диглоссии западноевропейских языков в развивающихся странах (официальный язык, близкий к центральной разновидности, – разговорный язык «пиджин»), обязанные своим распространением работам Фергюсона и Фишмана, лишены всяких оснований.

Речь идет именно об особенностях западноевропейских языков, употребляемых преимущественно в двух сферах – управления и образования – и, как правило, не являющихся разговорными языками коренного населения развивающихся стран, поскольку эту функцию в каждой стране выполняют один или несколько национальных языков. Это, в частности, доказывается теми исследованиями, которые свидетельствуют, что западный язык при использовании в сфере устного общения часто имеет «административную окраску» как в лексике, так и в синтаксисе (см.: Ball, 1967; Calvet, 1978). Думается, что само понятие «пиджина» (ср. также франц, petit négre) свидетельствует скорее о пренебрежительном отношении бывших колонизаторов ко всяким особенностям их языков, появившимся на конкретной национальной почве, чем о подлинно научном стремлении познать и описать эти особенности.

Реалистически мыслящие ученые на Западе высказываются против резкого противопоставления территориальных разновидностей какого-либо языка, что характерно для представителей «ригористического» направления, настаивающих на вытеснении маргинальных вариантов и их замене единым стандартным языком. Кстати, сам термин «стандартный язык» вряд ли применим даже к литературному языку, существующему в центральном ареале, ибо не учитывает всего многообразия его функциональных