правом на выбор языка, требованиями групп внутри государств относительно языкового самоопределения… было отнесено в Азии и Африке на более поздний период в связи с господством колониализма, довлеющего характера контактов с Западом, который колониализм принес с собой»

(Spencer, 1963, 28 – 29).

Таким образом, приобщение народов в английских колониях к мировой культуре и науке через английский язык происходило не столько благодаря, сколько вопреки политике метрополии.

Еще Гегель писал, что отношения самосознания господина и раба определены

«таким образом, что они подтверждают самих себя в борьбе друг с другом не на жизнь, а на смерть»

(Гегель, 1959, 103).

Поэтому в самой природе отношений колонизаторов и поработителей заложен непреодолимый антагонизм. Интересно, что в таких условиях английский язык в колониях на определенном этапе начал играть роль, вообще не предусмотренную колонизаторами, – роль «средства общения между руководителями нации в период борьбы за независимость» (Spencer, 1963, 29), так как эти руководители часто принадлежали к разным народностям и говорили на разных языках. Другой неожиданной для колонизаторов функцией английского языка явилось то, что с его помощью наиболее сознательная часть населения порабощенных стран стала знакомиться с идеями марксизма-ленинизма. Например, в 30-х годах члены прогрессивного политического движения в Бирме – такины – изучают переведенные на английский язык труды К. Маркса и В.И. Ленина.

«Распространение марксизма среди такинов способствовало превращению их партии – „Добама Асиайон“ („Наша Бирма“) – в массовую антиимпериалистическую организацию»

(Васильев, 1962, 178 – 179).

Таковы были цели и некоторые следствия языковой политики Великобритании в колониях. Как видим, неблаговидные цели этой политики и колониальной практики признаются теперь буржуазными социолингвистами, в частности Дж. Спенсером, которого ни в коем случае нельзя заподозрить в коммунистических симпатиях. Совершенно очевидно, что это вынужденное признание. Ведь оно было сделано в начале 60-х годов – в самом начале раскрепощения колоний. Естественно, что на таком рубеже, когда менялась тактика колонизаторов, им было целесообразнее отмежеваться от скомпрометировавших себя принципов прошлых лет. Признания Дж. Спенсера подразумевают, что на новом этапе исторического развития империалистические государства ставят перед собой в отношении развивающихся стран исключительно благородные цели и задачи. Однако в это трудно поверить. Неоколонизаторы, слегка подновив заржавленный инструмент, придав своей тактике более утонченные формы, преследуют практически те же цели, что и полтора века назад, лишь приспосабливаясь к новым обстоятельствам.

«Одна из форм новой тактики неоколонизаторов – создание в странах, в первую очередь социалистической ориентации, сети „своих людей“ из местного населения… Словом, неоколонизаторы всячески стараются вырастить привилегированный класс, мелкобуржуазную элиту, во многом изолированный от широких масс народа, во всем обязанный империалистическим неоколонизаторам»

(Манчха, 1979, 162).

Так ли уж нова эта тактика? Ведь здесь все, как у Маколея, только если раньше элита создавалась изнутри, то теперь ее вскармливают на расстоянии. Это подтверждает и красноречивое высказывание американского социолога о том, что в развивающихся странах необходимо культивировать класс людей, которые были бы «туземцами по цвету кожи и по крови, но американцами по убеждениям, морали и интеллекту» (добавим – и по языку. – О.С.) (Goodfield, 1963, 94). Это не что иное, как несколько видоизмененная цитата хорошо известного нам автора! Принципы Маколея живы и поныне, неоколонизаторы и не думают от них отказываться. Иными словами, наблюдается полная преемственность методов и целей между колонизаторами прошлых лет и неоколонизаторами сегодняшнего дня; незначительно изменяется лишь форма.

Что же могут предложить в нынешней ситуации западные социолингвисты народам развивающихся стран? Занимаясь языковыми проблемами конкретных развивающихся стран на деньги фондов Форда и Рокфеллера, они проявляют «трогательную» заботу о развитии местных языков, пытаясь таким образом развеять бытующую в мире убежденность о всепоглощающем американском (читай – империалистическом) прагматизме. Но за рекомендациями о путях развития туземных языков не могут остаться незамеченными геолингвистические труды Дж. Фишмана, связывающего перспективы развития, в том числе и языкового, новых независимых государств с повсеместным использованием языков широкой коммуникации, языков метрополий – бывших колониальных языков.

Дж. Фишман считает, что в развивающихся странах языковые проблемы могут быть разрешены в зависимости от ситуации тремя путями (см.: Fishman, 1972, 191 – 208). Решение типа A возможно, пишет он, если в стране существует убежденность (по крайней мере, среди правящей элиты) в отсутствии сколько-нибудь значительного социокультурного прошлого (т.е. чувства единства истории, обычаев, ценностей, восходящих к достаточно отдаленному прошлому) и политического прошлого (т.е. традиций независимости, самоуправления, священных границ), которые могли бы выполнить интегрирующую функцию на национальном уровне. Облеченная властью элита ощущает отсутствие местной Великой традиции, которая способна сплотить народ в нацию. При этом, считает Фишман, язык широкой коммуникации (ЯШК) должен быть принят в стране в качестве постоянного национального символа. Усилия в области языкового строительства будут в этом случае направлены на экзонормативную стандартизацию ЯШК. Туземно-европейский билингвизм рассматривается как переходное состояние, причем местные языки будут со временем вытеснены ЯШК. В плане культурного развития народы таких стран обречены на переход к современной (читай – западной, буржуазной. – О.С.) культуре, а местная культура, как и языки, будет предана забвению. Иными словами, решение типа A ориентирует развивающиеся страны на последовательный и полный отказ от национальных языков в пользу ЯШК, что должно происходить с благословения и под руководством местной космополитической элиты.

В отличие от типа A, продолжает Фишман, решение типа B основывается на длительном существовании в развивающихся странах другой категории социокультурного единства и сложившихся границ. В таких странах бытует убежденность, присущая не только элите, но сознательно культивируемая ею, в существовании единой Великой традиции, основанной на наличии местного права, верований, обычаев, литературы, героев, целей и самосознания, присущих нации. В этих условиях выбор национального языка основывается, по словам Фишмана, на национализме. ЯШК используется в переходных целях, языковое строительство направлено на модернизацию местного общего языка, билингвизм является переходным состоянием к национальному монолингвизму, национальная культура развивается с учетом достижений мировой культуры.

Решение типа C, согласно Фишману, принимается в условиях сосуществования, конкуренции и конфликта нескольких Великих традиций, каждая из которых количественно, экономически и идеологически достаточно сильна, чтобы обеспечить отдельную, крупномасштабную социокультурную и политическую интеграцию. Их сосуществование приводит к постоянной внутренней напряженности и разобщению. В таких странах, рекомендует Фишман, руководство должно преследовать супранационалистические цели. Выбор национального языка в этих условиях диктуется необходимостью компромисса между политической интеграцией и разобщенностью. ЯШК в этом случае принимается в качестве объединяющего компромиссного фактора, в сфере языкового строительства предпринимаются усилия, направленные на модернизацию ряда национальных языков, а национальная культура развивается с учетом достижений мировой культуры.