В середине дня пришел гробовщик со своим помощником; онипоставили гроб посреди комнаты на двух стульях, а все остальные стульярасставили рядами, да еще призаняли у соседей, так что и в гостиной, и встоловой, и в передней – везде было полно стульев. Я заметил, что крышка гробалежит так же, как вчера, только не посмел заглянуть под нее, раз кругом былнарод.

Потом начали сходиться приглашенные, и оба мошенника вместес девушками уселись в переднем ряду, у изголовья гроба; и целых полчаса людивереницей медленно проходили мимо гроба и глядели на покойника, а некоторыероняли слезу; и все было очень тихо и торжественно, только девушки и обамошенника прикладывали платки к глазам и, опустив голову, потихонькувсхлипывали. Ничего не было слышно, кроме шарканья ног на полу да сморканья, –потому что на похоронах всегда сморкаются чаще, чем где бы то ни было, кромецеркви.

Когда в дом набилось полно народу, гробовщик в черныхперчатках, этакий мягкий и обходительный, осмотрел все кругом, двигаясьнеслышно, как кошка, и поправляя что-то напоследок, чтобы все было в полномпорядке, чинно и благородно. Он ничего не говорил: разводил гостей по местам,втискивал куда-нибудь опоздавших, раздвигал толпу, чтобы дали пройти, и все этокивками и знаками, без единого слова. Потом он стал на свое место у стенки. Яотродясь не видывал такого тихого, незаметного и вкрадчивого человека, а улыбалсяон не чаще копченого окорока.

Они заняли у кого-то фисгармонию, совсем расстроенную, и,когда все было готово, какая-то молодая женщина села и заиграла на ней; хрипу ивизгу было сколько угодно, да еще все запели хором, – так что, по-моему, одномутолько Питеру и было хорошо. Потом его преподобие мистер Гобсон приступил кделу – медленно и торжественно начал говорить речь; но только он начал, как вподвале поднялся страшнейший визг, просто неслыханный; это была всего-навсегоодна собака, но шум она подняла невыносимый и лаяла не умолкая, так что пасторупришлось замолчать и дожидаться, стоя возле гроба, – ничего нельзя былорасслышать, даже что ты сам думаешь. Получилось очень неловко, и никто не знал,как тут быть. Однако долговязый гробовщик опомнился первый и закивал пастору,словно говоря: «Не беспокойтесь, я все устрою». Он стал пробираться по стенке квыходу, весь согнувшись, так что над головами собравшихся видны были одни егоплечи. А пока он пробирался, шум и лай становились все громче и неистовей;наконец, обойдя комнату, гробовщик скрылся в подвале. Секунды через две мыуслышали сильный удар, собака оглушительно взвыла еще раз или два, и все стихло– наступила мертвая тишина, и пастор продолжал свою торжественную речь с тогосамого места, на котором остановился. Минуту-другую спустя возвращаетсягробовщик, и опять его плечи пробираются по стенке; он обошел три стороныкомнаты, потом выпрямился, прикрыл рот рукой и, вытянув шею, хриплым шепотомсообщил пастору через головы толпы: «Она поймала крысу!» После этого он опятьсогнулся и по стенке пробрался на свое место. Заметно было, что всем этодоставило большое удовольствие – им, само собой, хотелось узнать, в чем дело.Такие пустяки человеку ровно ничего не стоят, зато как раз такими пустяками иприобретается общее уважение и любовь. Никого другого в городе так не любили,как этого самого гробовщика.

Надгробное слово было хорошее, только уж очень длинное искучное; а там и король полез туда же: выступил с речью и понес, как всегда,чепуху; а потом гробовщик стал подкрадываться к гробу с отверткой. Я сидел какна иголках и смотрел на него во все глаза. А он даже и не заглянул в гроб:просто надвинул крышку без всякого шума и крепко-накрепко завинтил ее. С тем яи остался! Так и не узнал, там ли деньги или их больше там нет. А что, думаю,если их кто-нибудь спер потихоньку? Почем я знаю – писать теперь Мэри Джейн илинет? Вдруг она его откопает, а денег не найдет, что она тогда обо мне подумает?Ну его к черту, думаю, а то еще погонятся за мной, да и посадят в тюрьму; лучшеуж мне держать язык за зубами и ничего ей не писать; все теперь ужаснозапуталось: я хотел сделать лучше, а вышло во сто раз хуже; нечего мне было заэто и браться, провались оно совсем!

Питера похоронили, мы вернулись домой; и я опять сталсмотреть, не замечу ли чего-нибудь по лицам, – никак не мог удержаться иуспокоиться тоже не мог: по лицам ничего не было заметно.

Вечером король ходил по гостям и всех утешал и ко всемнавязывался со своей дружбой, а между прочим давал понять, что его паства там,в Англии, ждет его не дождется, так что ему нужно поторапливаться: уладить вседела с имуществом, да и ехать домой. Он очень жалел, что приходится такспешить, и всем другим тоже было очень жалко: им хотелось, чтобы он погостил подольше,только они не знали, как это устроить. Он, конечно, говорил, будто бы они сУильямом собираются взять девочек с собой в Англию; и все этому радовались,потому что девочки будут с родными и хорошо устроены; девочки тоже бы» лидовольны и так этому радовались, что совсем позабыли про «вой несчастья, – однотолько и говорили: пускай король про дает все поскорей, а они будут собираться.Бедняжки так были довольны и счастливы, что у меня сердце разрывалось, глядя,как их оплетают и обманывают, но только я не видел никакой возможностивмешаться и что-нибудь в этом деле переменить.

Провалиться мне, если король тут же не назначил и дом инегров к продаже с аукциона – через два дня после похорон. Но кто хотел, тотмог купить и раньше, частным образом. И вот на другой день после похорон, часамк двенадцати, радость девочек в первый раз омрачилась. Явилось двое торговцевнеграми, в король продал им негров за хорошую цену, с уплатой по чеку втрехдневный срок, – так это полагалось, – и они увезли двоих сыновей вверх пореке, в Мемфис, а их мать – вниз по реке, в Новый Орлеан. Я думал, что и убедных девочек, и у негров сердце разорвется от горя; они так плакали и такобнимались, что я и сам расстроился, на них глядя. Девочки говорили, что имдаже и не снилось, чтобы семью разделили или продали куда-нибудь далеко, не тутже, в городе. Никогда не забуду, как несчастные девочки и эти негры обнималидруг друга и плакали, все это так и стоит у меня перед глазами; я бы навернякане вытерпел, не стал бы молчать и донес на нашу шайку, если бы не знал, чтопродажа недействительна и негры через неделюдругую вернутся домой.

Эта продажа наделала в городе много шума; большинство былорешительно против: говорили, что просто позор – разлучать мать с детьми. Нашиммошенникам это сильно подорвало репутацию, но старый дурак все равно гнул своюлинию, что ему ни говорил герцог, а герцог, по всему было видно, сильновстревожился.

На следующий день был аукцион. Утром, как только совсемрассвело, король с герцогом поднялись ко мне на чердак и разбудили меня; и поодному их виду я сразу понял, что дело неладно. Король спросил:

– Ты был у меня в комнате позавчера вечером?

– Нет, ваше величество. (Я всегда его так называл, еслиникого чужих не было)