Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дурнота навалилась внезапно, уже когда Калемков шел по вокзалу. Вот только что радовался погожему теплому дню, как вдруг началась неукротимая, до дрожи, икота. Потом его вырвало, но и после этого тошнить не перестало, стало даже еще хуже. В глазах замельтешили «мошки», руки и ноги заледенели, а тело покрылось мерзким липким потом. Профессор зачем-то поднялся с лавки, на которую было присел в изнеможении, и пошел по перрону – наверное, инстинктивно хотел найти помощь, но вдруг почувствовал, как проваливается в черноту.
«Вот и закончилась моя бесцельная жизнь», – успел подумать Иван Иванович. Затем сознание его сузилось до крошечной точки и погасло.
К содрогающемуся в конвульсиях человеку сбежались люди и, окружив, глазели тупо и равнодушно. Но все же один человек догадался крикнуть: «Врача!» – а другой набрать номер «Скорой».
Сочи был залит солнцем, и от этого настроение само собой повышалось. Вот жаль только – брат укатил из города, а не то забурились бы с ним и Таисией куда-нибудь в горы, в Красную поляну, попарились бы там в баньке, поели шашлычка и жареных грибов. Так нет же, унесла родственника нелегкая куда-то за тридевять земель.
Вопреки собственным Лямзина невеселым ожиданиям и пессимизму начальства, расследование сразу же дало плоды. Одна из дежурных по вокзалу опознала Калемкова по портрету и проводила майора в медпункт, где мужчине оказывали первую помощь.
– А что у него было? – поинтересовался Лямзин.
– Судороги, жар, спутанное сознание. Типичная картина интоксикации.
– Отравился, что ли?
– Ну, да, – кивнула фельдшер.
– А чем? Никак, алкоголем? До белой горячки дело не дошло?
– Нет, там что-то другое. Да вы в больницу на улице Пирогова поезжайте, там уже должны были анализы сделать.
– Ага, – промычал Лямзин. И, терзаемый сомнениями, спросил: – А как думаете, с ним все в порядке, жив он?
– Да что ж я вам, ясновидящая? – почему-то обиделась фельдшерица. – Может, в порядке, а может, и нет. Все под богом ходим. Ваш Калемков – человек пожилой, к тому же потрепанный жизнью. Кстати, вы не знаете, кто он? Интересное лицо.
– А много бродяг слетается к вам сюда по осени?
– Много. Их, как птиц перелетных, на зимовку тянет, так что разных повидала. У нас на улице Гагарина одна бродяжка всю зиму в коробках жила. Вот прям так, из коробок картонных, старых одеял и прочего хлама, соорудила себе конуру под стеной магазина, да там и жила. А ведь образованная женщина, стихов много наизусть знает. Говорят, филолог, учителем раньше работала.
– Видно, что-то с нашим обществом не так, если у нас бывшие учителя и профессора бомжами становятся, – вздохнул Лямзин. – Калемков-то ведь – профессор. Ну, ладно, спасибо, что помогли, пошел я дальше своего подопечного искать.
Больницы всегда нагоняли на Лямзина смертельную тоску. Наверное, такое впечатление казенные стены на многих производят, но для Эдуарда это было связано с детскими воспоминаниями.
В пять лет он распорол себе стеклом руку, да так глубоко, что пришлось зашивать. Он долго сидел с мамой в мрачном коридоре в очереди, и та шепотом успокаивала сына. Рука уже не так сильно болела, но было очень страшно, и маленький Эдик поскуливал каждый раз, когда медсестра звала следующего. Потом он сидел в кабинете на покрытой холодной клеенкой кушетке один, а мама все не возвращалась. Наверное, лекарства, за которым ее послали, не было в аптеках. Эдик прислушивался к шагам в коридоре и грустно вздыхал.
Вслед за тем медсестра крепко держала его, зажав между коленями и прицыкнув, чтоб не брыкался, а доктор, от рук которого пахло карболкой и дегтем, накладывал швы на рану. Эдик то и дело оглядывался на дверь, ожидая мать: если бы она вернулась и была рядом, ему не было бы так больно.
А потом его оставили в кабинете одного. Всего на пару минут, но в это время вдруг пришла чужая медсестра и увела отчаянно сопротивляющегося Эдика наверх, в палату. Там он стоял у окна и вытирал украдкой глаза, чтобы никто из больничных ребят не заметил его слезы. Он думал, что мама нарочно ушла, чтобы не объясняться с ним, и потому было горько и обидно.
Как выяснилось позже, его перепутали с другим ребенком, и вскоре мама разыскала его, страшно встревоженная. А потом они шли домой, и он держался за ее руку, боясь отпустить хотя бы на секунду.
Те минуты отчаянного одиночества потом часто возвращались к нему в ночных кошмарах. Эдуард опять чувствовал себя брошенным и забытым и, пробуждаясь в холодном поту, с облегчением понимал, что это был только сон.
Как хорошо, что сейчас в больницу он пришел по делу, а не по необходимости.
Майор показал дежурной удостоверение и деловым тоном спросил:
– Около двух суток назад к вам с вокзала привезли больного с острым отравлением. Меня интересует номер палаты.
Дежурная близоруко уткнулась в журнал и принялась елозить пальцем сверху вниз по странице.
– Фамилия? – скрипуче произнесла она.
– Калемков. Но мужчина был в тяжелом состоянии, и теперь может быть записан как неизвестный. Есть такие у вас?
– Как не быть, – хмыкнула тетка, – больница городская, бесплатная, как доктор Тарасов работает, так всякий сброд сюда и везут. Тут таких неизвестных на пару палат наберется.
– Четыре человека, что ли? – невинно поинтересовался Лямзин.
Дежурная посмотрела на него так, будто бы он упал с Луны.
– Четыре? Да все пятнадцать-двадцать!
– Ой, да ладно вам преувеличивать, – хмыкнул майор, – давайте номера палат.
Женщина обиженно поджала губы и так долго шелестела страницами регистрационного журнала, что Лямзин от скуки успел разглядеть все трещины на потолке и потеки краски на стенах.
– Не надо, я у главврача узнаю. Времени нет, полдня ждать, – буркнул майор и побежал вверх по ступеням.
Дежурная попыталась остановить его, но он не обратил на нее никакого внимания.
Вскоре больной Калемков отыскался. Он лежал в реанимационной палате и выглядел не самым лучшим образом. Лицо бледно-синим пятном выделялось на подушке, к обеим рукам тянулись прозрачные трубки капельниц, рядом попискивали приборы.
– Вот ваш Иван Иванович, – вполголоса сказал врач, – так, во всяком случае, написано в его паспорте. Икота, тошнота, рвота – все это симптомы отравления плодами карамболы. У пациента оказалась ярко выраженная почечная недостаточность, при которой плоды карамболы могут оказаться смертельными. К сожалению, больной до сих пор без сознания.
– Каков ваш прогноз? Я смогу с ним поговорить?
– Не знаю, – поморщился врач. – Все может случиться, как в одну, так и в другую сторону. Единственное, что внушает надежду, – состояние стабильное, и перелом может произойти в любую минуту.