Лямзин неуверенно потоптался на пороге палаты и извиняющимся тоном попросил:

– Можно я здесь подожду?

– Не стоит понимать мои слова так буквально, ваше присутствие здесь нежелательно.

– А если я буду настаивать? – произнес майор не терпящим возражений тоном.

– Зачем? – попытался сопротивляться доктор. – Я могу вам позвонить, когда пациент придет в себя.

– Давайте договоримся так: я не учу вас лечить, а вы не рассказываете мне, что делать.

– Ну, хорошо, – сдался врач, – только сидите тихо.

Лямзин расположился на жесткой кушетке с максимально возможным в тех условиях комфортом – оперся спиной о стену, снял ботинки и вытянул ноги вперед. Затем достал сотовый и начал смотреть в Интернете все подряд, что касалось карамболы.

Информации было много. Вскоре Лямзин узнал, что плоды содержат в большом количестве различные кислоты, кальций, фосфор, железо и прочие минералы, массу витаминов, но больше всего – «А» и «С». Корни карамболы, растертые с сахаром, употребляют как противоядие, а спелые плоды используют как кровоостанавливающее и антипохмельное средство. Даже пятна ржавчины выводить соком можно, как оказалось, – такой вот полезный фрукт. И только людям с почечной недостаточностью категорически запрещается есть карамболу, даже чуть-чуть, потому что в результате вместо пользы получается один вред. Все, как и говорили ему врачи: возможны и тошнота, и рвота, а иногда даже судороги и эпилептические припадки, которые могут привести к потере сознания и смерти.

Дочитав, Лямзин нервно поежился и громко кашлянул. И тут вдруг Калемков пошевелился. Лямзин стремглав вскочил и, бросившись к дверям, завопил:

– Сестра, доктора! Пациент пришел в себя!

Но больничный коридор словно вымер, и Лямзину пришлось пробежаться сначала к ординаторской, а потом поочередно заглянуть во все двери. Наконец нашлась медсестра, следом за ней прибежал лечащий врач.

Калемков лежал неподвижно и молча смотрел в потолок.

– Уходите, – начала выпихивать Лямзина медсестра, – вам сейчас нельзя здесь находиться.

– Да подождите вы! Между прочим, именно благодаря мне он пришел в себя, – отмахнулся майор.

Лечащий врач, зная упрямство Лямзина, прогонять его не стал. Отозвав в сторону, заговорил страшным шепотом:

– Больной чудом выжил, что само по себе достойно уважения, а ведь из такого состояния, как у него, обычно выкарабкиваются считаные единицы.

– С чем это связано?

– Воля у него сильная и большое желание жить. Потому и не умер. Только вы все равно его сильно не волнуйте, нельзя ему сейчас.

– Ну, да, конечно, – обронил Лямзин, едва дослушав, и быстро подошел к Калемкову, забормотавшему чуть слышно:

– Где Анна? – По щеке его скатилась слеза.

– Что? Кто такая Анна? – Лямзин склонился ниже, чтобы расслышать слабый голос, но больной словно бы ушел в себя.

– Ты помнишь, Аня, как мы рвали вместе цветы? – шептал несчастный профессор. – Там, на горных лугах… Поляну залило солнцем, а мы валялись в траве и смеялись. Смеялись, да… А потом ты плела венок, и я чертил на твоей шее травинкой имя. Самое красивое имя на земле – Анна. И завиток пшеничных волос лежал на твоей щеке…

Лямзин слушал, не перебивая, гадая при этом, осознает ли больной реальность, или у него бред, и вопросы сейчас задавать не имеет никакого смысла? Как вдруг Калемков повернул голову, посмотрел на него в упор и спросил:

– Можно ли повернуть время вспять? А можно пытаться вернуть любовь? Мы расстались, но я всегда вспоминал с нежностью и синий взгляд, и мед волос, и аромат разогретой солнцем кожи. Глупо, я знаю. Просто сейчас, в моем сне, мы были вместе, и она любила меня. Простите, что рассказываю это вам. Кстати, а вы кто?

– Майор Лямзин, Московский уголовный розыск. Я расследую дело об исчезновении жены Никиты Лаврова. В тот день, когда она пропала, именно вы принесли в офис Никиты конверт с фотографией и запиской, в которой говорилось, где можно отыскать Эльзу. Но по указанному адресу ее не оказалось, и с тех пор женщина больше нигде не появлялась.

– А я здесь при чем? – нахохлился Калемков, натягивая по самую шею одеяло. – Может, жена сбежала.

– Может. Но я обязан расследовать все обстоятельства дела, а именно вы принесли записку, где указывалось обратное.

– Ничего я не знаю. Пьян был.

– По свидетельству очевидцев, пьяны вы не были, так что не надо наговаривать на себя.

Калемков угрюмо молчал, явно не собираясь продолжать разговор.

– Ну, хорошо, – вздохнул Эдуард Петрович, – давайте попробуем так: вы поможете мне, а я помогу вам. Просите, чего хотите.

В глазах Калемкова вспыхнула безумная надежда. Лицо его стало беззащитным и ясным, как у младенца, он мечтательно уставился вдаль, а потом робко взглянул на Лямзина и тихо спросил:

– Найдете мне мою Аню? Очень хочу посмотреть на нее.

– Сделаю все, что смогу, – с готовностью отозвался Лямзин. – Давайте я запишу все, что вам известно о ней.

Майор быстро записывал все, что говорил Калемков, в блокнот и с тревогой поглядывал на больного. Лицо Ивана Ивановича побледнело, на лбу выступила испарина, а глаза лихорадочно заблестели.

– Идите уже, – нависла над Лямзиным медсестра, – пациенту укол делать пора. И утомили вы его. Разве не видите?

– Да-да, сейчас, – отозвался Лямзин, пряча блокнот в карман. – Кстати, Иван Иваныч, когда я найду Анну, мне встретиться с ней и рассказать о вас? Может быть, дать адрес, чтобы она навестила вас в больнице?

– Ни в коем случае! – встрепенулся Калемков. – Вы только найдите, а дальше я все должен сделать сам.

В минуты смертельной опасности даже самые закоренелые атеисты вспоминают о Боге, и Эльза не стала исключением. Не то, чтобы она совсем не верила в Бога, нет. Она изредка ходила в церковь, стояла перед иконами, зажигала свечи, но слишком набожной никогда не была. Сейчас, когда отчаяние охватило ее, ноги сами собой подогнулись, и она, упав на колени, истово перекрестилась.

«Господи, я больше не выдержу, прости меня…»

Эльза молилась о нерожденном младенце, о Никите, говорила о своей любви к нему; просила прощения за то, что предала свое дитя, поставив любовь к мужу выше самого воплощения земной любви – рождения ребенка; умоляла о милости за собственное безволие и слабость; раскаивалась в редких минутах жестокости, равнодушия и эгоизма. Она хладнокровно препарировала себя, вспоминая малейшие свои грехи…

Слезы застилали ей глаза, горло саднило от сдерживаемых рыданий, ноги и спину от долгого стояния на холодном полу сводило судорогой, но Эльза ни на что не обращала внимания.

В какой-то момент на душе у нее просветлело, и всю ее словно окутало мягким теплом. Ощущение заботы и любви было таким сильным, какое бывает только в детстве, когда еще веришь в чудеса, когда каждый новый день начинается с праздника, и мир улыбается, раскрывает объятия навстречу, нашептывая на ушко ласковые слова.