Они следили друг за другом на выставке и в итоге уединились в дальней части галереи, вдали от волшебного стола с хрустальной чашей пунша, стопками салфеток и пластиковыми стаканчиками, где фланирующие посетители бросали попытки утолить свою неистребимую жажду искусства и культуры и переходили к бесплатной выпивке, а после щедрых возлияний шли домой пешком. Никто не обращал на Гейба и Таню ни малейшего внимания.

Гейб махнул в сторону пестрой картины с нарисованной на ней статуей Свободы.

— Забудь обо всех заплесневелых масляных картинах в Национальной галерее, которые твоя страна украла у Европы. Это Америка во всей ее многоцветной славе.

— Согласна. Она яркая, броская и бездушная.

Слегка ухмыльнувшись, Гейб спросил:

— По-твоему, страна, подарившая миру Джеймса Брауна и Элвиса Пресли, не имеет души? Да брось.

— Какая бы душа у нее ни была, в ней нет романтики. Знаешь, чем отличаются советские мужчины от американцев? И те и те хотят от женщины одного. Но американцы просто… берут это. Как пиво в рекламе. Русские мужчины умеют ухаживать. Знаешь, кого ты увидишь в московском метро в час, когда люди едут с работы? Мужчин с туманным взором и букетами в руках — они несут цветы женам, подругам, девушкам, надеясь вызвать у них улыбку.

— Когда ты в последний раз видела, как улыбается русский?

— А когда ты в последний раз покупал женщине цветы?

— Ой. — Улыбнувшись, Гейб передал Тане ярко-желтый пластиковый пакет. — Это тебе.

В нем лежала дорогая настольная книга о поп-арте, за которую ему придется отчитаться утром. Понизив голос, он произнес:

— Там папка. Это копия — можешь оставить ее себе. Того человека зовут Магнус Хаакенсен. Родился в семье норвежских рабочих в Миннеаполисе. Служил во Вьетнаме, по слухам — в военной разведке. Связался с Ирландской республиканской армией. Был вынужден быстро покинуть Ирландию, из-за чего пошли слухи, что он переметнулся к британцам. Обнаружился в Израиле, где сражался в Шестидневной войне. Так что, может, он и с «Моссадом».

— Прекрати. У меня голова от тебя разболелась.

— Его видели во всех горячих точках Африки, во всех барах Европы и, конечно же, на Гавайях — так что, может, он и ваш.

— Как он может быть нашим?

— Все знают, как вы относитесь к Гавайям. Туда едут все генералы КГБ в отставке.

— Это клише.

— Это правда. Почти наверняка Хаакенсен — свободный игрок, работает на тех, кто ему платит. На твоем месте я бы о нем не беспокоился. В любом случае он не наш, так что поступай с ним, как хочешь.

Таня кивнула.

— И что ты надеешься получить за эту информацию?

— Недорого возьму. Окажешь мне услугу, как придется.

— По-твоему, я дура? Никаких услуг. Плачу сразу. — Таня вынула из сумочки сложенный клочок бумаги. Когда Гейб потянулся за ним, она отдернула руку.

— Русские действительно не улыбаются без причины. Но у нас отменное чувство юмора. Расскажу тебе шутку: Мужчина входит в столовую и садится за столик. Он только что потерял работу, жену и все свои сбережения. Он на грани самоубийства. Повар спрашивает его, что он закажет, а тот отвечает: яичницу из двух яиц и мир подобрее. Несколько минут спустя повар приносит ему яичницу. Мужчина смотрит на него и говорит: «А как же мир подобрее?» Повар наклоняется и шепчет: «Не советую это есть».

Таня передала Гейбу бумажку.

— Хотелось бы мне дать тебе что-то получше, но… что ж. Я дам тебе две подсказки. Первая — адрес той, что тебе поможет. Она не связана ни со Льдом, ни с Пламенем, и у нее проблемы с выпивкой, так что ей вечно нужны деньги. — Она постучала по бумажке. — А вторая подсказка — скорее совет. По-человечески прошу тебя последовать ему.

— И?

— Не советую это есть.

***

Танина квартира в осыпающейся хрущевке в Новом городе была похожа на любую другую квартиру, в которых она жила: советское жилье одинаково от Ленинграда до Камчатки. Дверь выходила в коридор, возле двери — вешалка для пальто, а под ней — резиновый поддон для обуви. Один конец коридора упирался в спальню, туалет и ванную, другой заканчивался кухней.

Проводка была ужасной. Из-за этого Таня обычно выключала свет, прежде чем включить чайник в розетку, если хотела заварить чай. В противном случае могло закоротить. Сегодня, когда вода наконец вскипела, она вынула электрическую вилку, включила свет и выложила черный хлеб и холодную жареную рыбу на тарелку — поздний ужин. Сидя за кухонным столом, открыла папку Причарда и принялась читать.

Хаакенсен вел увлекательную жизнь, этого у него не отнять. Даже чересчур, на Танин вкус, чтобы она могла воспринимать его всерьез. Наверное, поэтому он еще жив: отважная, но мелкая рыбешка в опасном океане. Слишком мелкая, чтобы вызывать серьезный интерес акул и косаток, которые в нем обитали.

Пока Таня читала отчет, из папки выскользнуло зернистое факс-изображение Хаакенсена в баре «Ателье» в Хельсинки. Были и другие его снимки в шпионских барах Каира, Лондона, Йоханнесбурга… Таня изучила их — и ее осенило. Она почувствовала, как уголки ее рта ползут вверх.

Таня достала свою печатную машинку — элегантную маленькую «Колибри» от GROMA[44] с зеленым корпусом — и принялась за работу.

***

Наутро на стене вновь лежали три камня. Таня подобрала газету. Сегодняшнее послание было таким: «Введи меня в курс дела? Давай позавтракаем бейглами. В восемь. Н.».

Не слишком-то хитрая шифровка. Таня встретилась с Надей на Старом еврейском кладбище. Это было тесное, холодное и мрачное место, плотно утыканное могильными плитами. Мертвых здесь хоронили в три слоя. Каждый раз, посещая некрополь, Таня чувствовала, будто прошлое тяжелым пальцем придавливает ее к земле. Но только здесь они могли общаться, не опасаясь, что их подслушают. Здесь можно даже кричать, а сегодня ей вполне могло взбрести это в голову.

Надя ждала ее в самом центре кладбища.

Не тратя времени на приветствие, Таня прислонила портфель к камню и выпалила:

— Расскажи, что именно Лед делает с Носителями.

Надя взглянула удивленно, затем тоскливо.

— Ты все знаешь о программе перемещений. Мы…

— Не смей мне врать. Я знаю, что вы с ними делаете! Андула Злата доверилась мне, а я ее предала. Как я верила тебе. И ты меня предала.

— Понятия не имею, о чем ты. — Надя сложила руки на груди. — И думаю,