– Сами же загнали меня в тупик, страшно так-то жить, когда за тобой следят денно и нощно. Слово нельзя сказать, а я от этого задыхаюсь. Но не собираюсь я никуда, так это все в сердцах говорено было, – торопливо произнес Есенин. – Если бы я хотел, то остался бы за границей, когда с Дуней путешествовал. Возможности были.

– Вы имеете в виду вашу бывшую супругу Изи-дору Дункан? – уточнил военный и что-то пометил в блокноте.

– А кого ж еще! – усмехнулся Есенин.

– Значит, уже тогда вас склоняли к эмиграции, – сделал вывод военный и снова что-то записал.

– Все! Хватит! – разозлился Есенин. – Никто меня не склонял. Оставьте меня в покое! Только решил начать новую жизнь и поселиться здесь. Из Москвы насовсем уехал, хочу завязать со спиртным, с дружками непонятными, уединиться. И писать, писать! Но вы как пиявки присосались, кровь пьет и пьете.

– Мне нужна расписка, что вы никуда не уедете из страны, – ответил военный.

– Отвали ты! – взвился Есенин. – Ничего я подписывать больше не буду. Ученый уже! Знаю ваши методы!

Он вдруг подскочил к столу, раскидал все бумаги, опрокинул лампу. Военный едва успел отклониться. Сексоты подлетели к Есенину. Упитанный ударил его несколько раз.

– Уведите гражданина в его номер, – приказал военный. – И пусть подпишет бумагу.

Чахоточный взял протянутый документ, кивнул и спрятал его в карман. Есенина взяли под руки и вывели из комнаты.

Они оказались в длинном и довольно темном коридоре и потащили упирающегося поэта в его конец. Там были двери, упитанный открыл их ключом, и они очутились в каком-то узком проходе, похожем на подвальную канализационную трубу. Прошли несколько метров, и тут Есенин вырвался из цепкой хватки сексотов. Он резким движением выдернул руки из рукавов расстегнутого пальто и бросился бежать. Но упитанный нагнал его и схватил за край пиджака. Есенин скинул и пиджак, и остался в одной рубахе. Чахоточный зачем-то поднял пальто. Они кинулись за убегающим поэтом. Упитанный первым настиг его и вцепился в плечи. Есенин развернулся и со всей силы врезал ему коленом в пах. Тот взвыл, согнувшись, но тут же выхватил наган и нанес поэту сильный удар рукояткой по переносице. Есенин пошатнулся, схватившись рукой за лоб. Потом он согнулся, его вырвало, и он упал навзничь. Сексоты начали бить его…

– Не могу больше, – с мукой проговорил Виктор и вцепился в руку Соланж.

Она была ледяной, и это отрезвило его. Он глянул на девушку, она наблюдала за происходящим с возбуждением, ее ноздри нервно подрагивали, глаза были расширены.

– Не могу! – в отчаянии крикнул он.

Соланж наконец обратила внимание на своего спутника. Она впилась в него острым взглядом, кивнула и подняла руки.

Вокруг них образовался белый кокон, в который не проходили звуки извне.

– Уходим? – уточнила она. – Но ты не досмотрел.

– Мне уже дурно, – признался Виктор. – И лучше бы я этого не видел. Он умрет сейчас?

– Да, тут, в подвале, – сказала Соланж. – Потом все просто. Сексоты накинут пальто на тело… Правда, пиджак они так и оставят на полу подземелья. И потащат уже мертвого поэта в гостиницу…

– Но как же… Неужели никто не заметит? – перебил ее Виктор.

– Кто? – рассмеялась она. – Есенин слыл алкашом и скандалистом. И если его, вдрызг пьяного, поведут в номер двое приятелей, то это не вызовет подозрений. А вообще им даже никто и не встретился. Они же не с парадного входа закатились. Подземный туннель соединяет подвалы гэпэушной тюрьмы и «Англетера». Они вышли в служебное помещение, а затем уже отправились в номер. И там инсценировали повешение. У сексотов выхода не было. Думаю, начальство их по голове не погладило. Убийство поэта не входило в планы органов.

– Хочу забыть все это, – вдруг сказал Виктор.

Он побледнел, силы покидали его, начало мутить.

– Не волнуйся так. Все хорошо, – увещевающим голосом произнесла Соланж. – Сергей существует в Первом Небе.

– «Первое Небо – это место радости, не омраченной ни одной каплей горечи», – процитировал Виктор из «Космогонической концепции розенкрейцеров».

– Освежить в памяти кусок священного текста? – спросила Соланж. – Это должно тебя успокоить.

Она провела руками по белой поверхности кокона перед ними. Появился четкий текст. Он медленно поплыл вверх. Виктор читал:

«Первое Небо – это место радости, не омраченной ни одной каплей горечи. Дух находится здесь выше влияния материальных, земных условий и усваивает все то доброе, что было в прошедшей жизни, по мере того, как он переживает это заново…

Это место отдыха, и чем тяжелее была жизнь, тем острее будет наслаждение от отдыха. Болезни, печали и страдания неизвестны здесь. Это Страна Лета: для Духовный людей…»

– Хочу увидеть, – нервно произнес он, отворачиваясь от бегущего вверх текста.

– Но это мир мертвых, – предупредила Соланж.

– Ты все равно убьешь меня, – устало ответил Виктор. – Я уже одной ногой там…

Он ощущал жуткий упадок сил и эмоциональное опустошение. Виктору было все равно, жив он сейчас или уже мертв. Он находился в промежуточном состоянии. Хуже всего было то, что бороться больше не хотелось.

– Что ж, отправимся в гости, – загадочно проговорила Соланж и закрыла его лицо руками.

Виктор ощутил приторный лилейный запах, голова начала кружиться, разум затуманился…

…Он почувствовал ароматы травы и полевых цветов, прохладный ветерок овевал его горящее лицо, щебетали птицы, и Виктор открыл глаза. Он вздрогнул, увидев Есенина. Тот сидел за простым дощатым столом, расположенным под деревянным навесом. Пучки соломы торчали из покосившихся перекрытий и давали паукообразную тень. Летнее солнце светило высоко и ярко в голубом, вылинявшем от зноя небе. Виктор определил, что сейчас около полудня.

Есенин сидел, положив руки на стол. Его волнистые волосы золотились в лучах, глаза были синими и озорными. Глиняный запотевший кувшин, доверху наполненный пахучим квасом, находился перед ним.

– Здравствуйте, – растерянно проговорил Виктор, не зная, видит ли его поэт.

– День добрый! – невозмутимо ответил Есенин и крикнул кому-то, повернувшись вправо: – У нас гость! Неси три кружки.

Виктор проследил за его взглядом, пейзаж словно достраивался на его глазах. И за навесом появился обычный на вид деревенский дом. Палисадник с пышным разноцветьем, раскрытые окна, заставленные геранью, толстый ленивый кот, дремлющий в теньке на подоконнике – картина выглядела умиротворяющей. Приоткрытая дверь дома распахнулась, и на крыльцо вышел высокий мужчина. Виктор сначала заметил в его руках блестящие на солнце обливные глиняные кружки. Но когда перевел взгляд на его лицо, то вздрогнул. Крупные, выразительные черты были знакомы: большие карие глаза, высокий лоб с характерно выступающими надбровными дугами, волевой подбородок. Он глянул на Виктора и вдруг улыбнулся по-мальчишески застенчиво.