Г о с п о ж а А л в и н г. Да? А кто так говорит?

М а н д е р с. Он сам меня заверил. К тому же он хороший работник.

Г о с п о ж а А л в и н г. О да. Пока не напьется…

М а н д е р с. Прискорбная слабость! Хоть зачастую он вынужден выпивать, просто чтобы заглушить боль в ноге, так он говорит. Последний раз, когда приезжал в город, он глубоко меня растрогал. Пришел поблагодарить, что я устроил ему эту работу у вас и он теперь подле своей Регины.

Г о с п о ж а А л в и н г. Видятся они нечасто.

М а н д е р с. Он разговаривает с ней каждый день. Это я от него знаю.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ну… возможно.

М а н д е р с. Он и сам хорошо понимает, как нужен ему рядом человек, способный удержать его от подступающих соблазнов. Признаюсь, меня трогает, что Якоб Энгстранд сам приходит расписаться в своей беспомощности, винит себя и кается, что слаб. Когда мы беседовали последний раз… Госпожа Алвинг, послушайте меня, если заполучить домой Регину для него жизненная необходимость…

Г о с п о ж а А л в и н г (резко вставая). Регину?!

М а н д е р с. …то вам не стоит противодействовать.

Г о с п о ж а А л в и н г. Тут я определенно против. К тому же я рассчитываю на Регину в смысле приюта.

М а н д е р с. Он ей отец, не забывайте все же.

Г о с п о ж а А л в и н г. Не рассказывайте мне, каким он был отцом. Нет, с моего согласия она в его дом не вернется.

М а н д е р с (вставая). Сударыня, прошу, не принимайте это так близко к сердцу. Прискорбно, конечно, что вы не благоволите плотнику Энгстранду. Вы будто испугались…

Г о с п о ж а А л в и н г (тише). Неважно. Я взяла Регину к себе, у меня она и останется. (Прислушивается.) Тише, пастор Мандерс, не будем об этом сейчас. (Словно бы озаряется радостью изнутри.) Слышите, Освальд спускается по лестнице. Я могу думать только о нем одном.

О с в а л ь д в легком пальто, со шляпой в руке, куря трубку, входит в левую дверь.

О с в а л ь д (замирает в дверях). Прошу прощения – я думал, вы в конторе. (Подходя ближе.) День добрый, господин пастор.

М а н д е р с (уставившись на него). О! Поразительно!

Г о с п о ж а А л в и н г. Что скажете, господин пастор?

М а н д е р с. Я скажу… скажу… Неужто это действительно?..

О с в а л ь д. Да, господин пастор, перед вами действительно блудный сын.

М а н д е р с. Дорогой юный друг, но…

О с в а л ь д. Все же вернувшийся домой.

Г о с п о ж а А л в и н г. Освальд намекает, что в свое время вы всячески противились его желанию стать художником.

М а н д е р с. Многие шаги в глазах людей кажутся сомнительными, а потом, однако… (Жмет Освальду руку.) Добро пожаловать, дорогой Освальд! Я могу все же называть вас по имени, верно?

О с в а л ь д. А как еще вам меня называть?

М а н д е р с. Хорошо. И должен вот еще что сказать, мой дорогой Освальд… Не подумайте, что я порицаю вообще всех художников. Нет, я полагаю, многие сохраняют душевную чистоту и в таком кругу.

О с в а л ь д. Будем надеяться.

Г о с п о ж а А л в и н г (сияя от удовольствия). Я знаю одного, кто не поддался порче ни изнутри, ни снаружи. Только взгляните на него, господин пастор.

О с в а л ь д (расхаживая по комнате). Ладно, ладно, мама. Оставим это.

М а н д е р с. Отчего же – что есть, то есть, тут не поспоришь. Вы ведь уже достаточно известны. В газетах частенько о вас пишут, всегда благосклонно. Впрочем, в последнее время вас как будто подзабыли.

О с в а л ь д (издали, стоя рядом с цветами). Я в последнее время меньше пишу.

Г о с п о ж а А л в и н г. Художникам тоже иногда отдых требуется.

М а н д е р с. Это я вполне понимаю: перед большой работой надо собраться с силами.

О с в а л ь д. Да. Мама, мы скоро будем обедать?

Г о с п о ж а А л в и н г. Через полчасика. Аппетит у него, однако ж, отменный, слава Богу.

М а н д е р с. Как и пристрастие к табаку.

О с в а л ь д. Да, нашел вот наверху отцовскую трубку и…

М а н д е р с. Вот оно что!

Г о с п о ж а А л в и н г. Что именно?

М а н д е р с. Когда Освальд вошел, я прямо как живого увидел его отца.

О с в а л ь д. Правда?

Г о с п о ж а А л в и н г. Что вы такое говорите? Освальд весь в меня.

М а н д е р с. Да, но изгиб рта, особенно когда он курит, точно как у Алвинга. И губы тоже.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ничего подобного. Скорее уж у него какой-то пасторский изгиб рта, по-моему.

М а н д е р с. И это верно, у многих моих собратьев такой же.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но убери, пожалуйста, трубку, мальчик мой. Я не хочу, чтобы здесь курили.

О с в а л ь д (послушно откладывает трубку). Конечно. Я лишь хотел попробовать, я ведь однажды курил ее в детстве.

Г о с п о ж а А л в и н г. Ты?

О с в а л ь д. Да. Я был совсем еще кроха. И помню, как-то вечером зашел к отцу, а он был такой веселый, радостный…

Г о с п о ж а А л в и н г. Не выдумывай, ничего ты из тех лет не помнишь.

О с в а л ь д. Нет, помню – он взял меня на колени и дал покурить трубку. «Затягивайся получше, парень!» – говорил он. И я пыхтел изо всех сил, пока не побледнел, и с меня градом покатил пот. А он знай хохотал от всего сердца…

М а н д е р с. Очень странная история.

Г о с п о ж а А л в и н г. Дорогой пастор, Освальду просто привиделось.

О с в а л ь д. Нет, мама, ничего мне не привиделось. Разве ты не помнишь, что потом сама прибежала и унесла меня в детскую. Мне стало плохо, и ты расплакалась у меня на глазах. Отец часто устраивал такие проказы?

М а н д е р с. В молодости он был большой жизнелюб…

О с в а л ь д. Однако сколько успел за свою короткую жизнь, сделал так много доброго и полезного.

М а н д е р с. Воистину, дорогой мой Освальд Алвинг, вы унаследовали фамилию достойного и деятельного человека. Я верю, что вы продолжите его путь.

О с в а л ь д. Иначе и быть не может.

М а н д е р с. Вы поступили благородно, приехав на торжества.

О с в а л ь д. Это самое малое, что я могу сделать для отца.

Г о с п о ж а А л в и н г. Но как прекрасно он поступил, приехав ко мне так надолго!

М а н д е р с. Да, я слышал, вы останетесь на всю зиму?

О с в а л ь д. Не знаю, сколько я пробуду дома, господин пастор. Но как же хорошо вернуться!