– Правда? – Меня охватила радость. – Извини! Я была немного занята.

– Понимаю. Работа и все такое… – Теперь в его голосе не было презрения – только сочувствие и сожаление. – И твой жених, – добавил он.

– Джек, я больше не обручена с ним.

– Вот как? Отлично! То есть извини: мне очень жаль. Надеюсь, это не из-за меня.

– В основном из-за тебя. – Я представила его за регистрационной стойкой: его волосы при свете лампы, расстегнутый воротник рубашки и галстук, ослабленный к концу долгого рабочего дня…

– Хорошо, – сказал он. – Мне это нравится. Я скучаю по тебе, Алана!

– Джек, какое-то время я буду в отъезде. Не знаю, как долго.

– Тогда мне придется подождать. И я буду ждать! Но, надеюсь, я буду первым, кому ты позвонишь после возвращения. У нас есть незаконченные дела. Много дел. Может быть, на всю жизнь.

Повесив трубку, я была совершенно уверена в моих чувствах к Джеку. Я была влюблена в него так, как никогда не было с Уильямом.

«Подумай об этом потом, – приказала я себе. – А пока соберись, приведи квартиру в порядок и убедительно попроси Элен, чтобы можно было остаться у нее на несколько дней до твоего отъезда из Нью-Йорка». Если люди с жетонами будут стучаться в мою дверь, я не стану дожидаться их прихода.

Я взглянула на верхнюю полку книжного шкафа, где покоилась урна с прахом матери. Она настояла на кремации, жалуясь на то, что красивые гробы – лишь пустая трата денег. Так бывает, когда ты молодая вдова, которая растит ребенка на Манхэттене. Ты беспокоишься о цене гамбургера, подъеме арендной платы и стоимости своих похорон.

Я не знала, где она родилась и имела ли родственников в какой-то стране. Но я знала, где она провела три самых важных месяца в своей жизни, и собиралась отвезти туда частицу ее праха.

Три месяца вместе с Сарой и Джеральдом… Вместе с Пикассо. Что, если расчеты были верными и Марти уже была беременна, когда вышла замуж за человека, который склонялся над моей колыбелью в младенчестве и чью фамилию я носила? Что, если…

Мы думаем, что знаем прошлое, потому что оно прошло. Но на самом деле так никогда не бывает. Позади всегда останутся секреты, как и у моей матери. А я собиралась оставить позади все знакомое и отправиться в неведомое. Я собиралась переплыть океан неизвестности, чтобы на горизонте забрезжил лучик надежды.

«Неизвестное». Я написала это слово в конце своего списка неотложных дел.

Франсуаза Жило расставалась с Пикассо. По словам Сары, его возлюбленная, с которой он жил последние десять лет и которая родила ему двоих детей, собиралась от него уйти. Значит, даже если я смогу найти его, то настроение Пикассо едва ли будет позитивным. Возможно, меня даже не пустят на порог, но я все равно должна попробовать. Я думала о том, что происходит в Средиземноморье, о комнатах с полотнами, еще нигде не выставлявшимися, и о самом присутствии этого человека – величайшего художника в мире.

Возможно, моего отца.

После сбора вещей и составления списка я положила в сумочку паспорт, коробку с карандашами, дополнительный блокнот и уже была готова переодеться в пижаму, как в дверь постучали. Резкий, нетерпеливый стук. По другую сторону двери через дверной глазок я увидела двух мужчин с напряженными лицами.

Люди Маккарти.

Я отпрянула от двери, хотя они не видели меня и снова постучали. Этот стук положил конец моим честолюбивым устремлениям. Постоянная работа в журнале теперь была невозможна. А Джек? Как я смогу встретиться с ним, позволить себе любить его, если это причинит ему вред? Его отель попадет под наблюдение. Его могут вызвать на допрос. Не имеет значения, что он ветеран войны. Маккарти не заботили такие подробности.

«Убирайся отсюда, – приказала я себе. – Немедленно».

На цыпочках пройдя через крошечную гостиную, я взяла собранный чемодан. Скрипнула половица, и я застыла на полушаге. Стук стал более настойчивым. Через кухню к пожарному выходу – и вниз, на улицу.

В тот день я ночевала в квартире Элен. Когда я заснула, мне приснился сон на испанском языке. Я произносила редкие фразы из моего детства: иногда мама забывалась и говорила por favor вместо «пожалуйста» или lo siento, когда расчесывала мне волосы. В моей памяти хранилось множество слов, запрещенных к употреблению моей матерью, поскольку они тоже были частью ее прошлого. Но они были там и ожидали меня.

* * *

Через неделю я была уже во Франции и села на поезд, идущий из Парижа на юг. За день до этого я приземлилась в аэропорту, усталая и дезориентированная после долгого ночного перелета. Мое платье было измято, а волосы разлетелись грозовыми облаками вокруг лица.

Повсюду вокруг суетились люди – большей частью французы, но были и американские военнослужащие в мундирах, бизнесмены и их жены с маленькими детьми примерно одного возраста, рожденными в послевоенные годы после возвращения к нормальной домашней жизни, супружеству и семье. Поколение Сары было «потерянным», но уже подрастало новое, толпившееся у пунктов выдачи багажа и в комнатах отдыха.

Болезненно осознавая, как мало денег у меня осталось, и не имея понятия о том, как долго пробуду во Франции, я решила быть максимально экономной. Никаких такси. Балансируя с чемоданом и французским разговорником в руках, семеня в туфлях на слишком высоких для поездки каблуках, я осознала необходимость ограничиться парижской подземкой и железнодорожными поездами.

Под терминалом аэропорта нашла остановку метро, откуда можно было добраться до транспортного узла Лез-Аль, где можно сделать пересадку и доехать до Лионского вокзала по другой линии. Я локтями проложила путь через толпу и нашла свободное место.

Люди, ехавшие в метро, были совсем не похожи на более состоятельных авиапассажиров, направлявшихся к стоянкам такси. Многие выглядели обшарпанными или истощенными. Их не заботили теснота, запах бензина и голубоватый туман сигаретного дыма; они едва подняли головы, когда услышали, как американка с сильным акцентом спрашивает пожилую женщину, можно ли доехать до Лионского вокзала на этом поезде. Я была так же невидима и анонимна, как и в нью-йоркской подземке, и это подбадривало меня.

«Смешивайся с толпой, – часто говорила мне мать. – Не привлекай внимания».

Я могла совершить перелет из Парижа в Ниццу, вместо того чтобы сутки трястись в поезде, но с моим бюджетом это было исключено. Кроме того, Анна-Мартина не летала. Во времена ее бегства не было регулярных авиаперелетов, а я совершала это