дело подчеркивает еще одно качество пореформенных судов: их формальность и неуступчивость. Если человек обратился в окружной суд, пути назад уже нет. Официальные правила, регулирующие деятельность судов, исключали неформальные сделки между сторонами. О судебном процессе и итогах этого дела ничего не известно, но в архиве Симферопольского окружного суда полностью сохранилось аналогичное дело о похищении невесты, которое иллюстрирует сложности судебного маневрирования в этой серой области права.

В октябре 1873 года татарская девочка Элин Тотай Муртаза Челеби кызы была похищена из дома своего отца в восточной части Крыма775. При этом похититель напал на 61-летнего мужчину сзади, закрыл ему рот и стал душить, после чего скрылся, прежде чем его успели заметить. На следующий день в деревне стало известно, что Велил Менгли Ваан оглу похитил юную Элин, чтобы жениться на ней. Однако ее отец и слышать ничего об этом не хотел. Он обратился в полицию, которая немедленно начала расследование. Хотя похититель и четыре сообщника были вскоре задержаны и обвинены в «насильственном похищении», Элин изначально настаивала на том, что ее не забирали против ее воли. Спустя некоторое время девушка передумала и заявила, что ее украли силой, объяснив свои прежние показания потерей памяти776. Прокуратура решила, что доказательств для привлечения Велила к суду достаточно (в то время как обвинения против остальных были сняты за неимением оснований).

Дело застопорилось из‐за процедурных жалоб, которые должны были решаться вышестоящей судебной инстанцией в Одессе, поэтому похититель предстал перед присяжными только в июне 1875 года. Обвинение воспользовалось своим правом отклонить кандидатуры присяжных777. Как оказалось, их опасения, что дело против обвиняемого может не выгореть, были небезосновательны. Велил продолжал настаивать на том, что Элин изначально была согласна выйти замуж, но девушка и ее отец отрицали это. Хотя обвинение и защита выслушали многочисленных свидетелей и изложили свои аргументы, присяжные все же признали обвиняемого невиновным778. У нас нет возможности оценить, как именно двенадцать присяжных пришли к такому решению, поскольку их заседания не фиксировались. Можно предположить, что на их решение повлияла перемена показаний девушки. Так или иначе, этот последний случай похищения невесты представляет интерес в сравнении с первыми двумя. В отличие от предыдущего дела, достичь согласия между сторонами не удалось, поэтому решение принимал суд присяжных. Тем не менее это дело показывает, что указанные суды рассматривали только некоторые аспекты спора, а именно было ли совершено преступление. Хотя суд установил, что Велил не был виновен, никакого решения проблемы предложено не было. Если по итогам первого дела можно предположить, что императорские суды помогали тем, кто оказывался в проигрышном положении из‐за местных правил, то последний случай показал, что обращение к правоохранительным органам не всегда давало желаемые результаты. Возможно, отец Элин хотел, чтобы похитителя приговорили к тюремному заключению. Однако присяжные (преимущественно русские) вынесли вердикт не культурной практике похищения невест (которую многие из них, возможно, отвергали как «нецивилизованную»). Они вынесли вердикт по обвинению в насильственном похищении, и, судя по всему, оно было первоначально совершено по обоюдному согласию.

Пореформенные присяжные старались решать дела в соответствии с существующими законами и правовыми принципами. Однако их вердикты отражали не только здравый смысл, но и взгляды и идеи, популярные на момент судебного разбирательства. Поскольку большинство присяжных были крестьянами и простыми горожанами, их взгляды, в том числе и представления о вине, были зеркальным отражением тех общих взглядов, которых придерживались в городах и деревнях империи. Схожее восприятие может быть одной из причин, почему сельское население, включая татар-мусульман и другие национальные меньшинства, часто сотрудничало с судами. В качестве примера можно привести другой случай из Казани.

В октябре 1885 года газета «Терджиман» опубликовала отчет о деле, рассмотренном в Казанском окружном суде779. Молодую татарку судили за убийство мужа, шестидесятилетнего Ибетуллы Гизетуллина. Тело мужчины c ножевыми ранениями было найдено в реке, протекающей через деревню. Прибыла полиция, и в ходе допроса жена Гизетуллина призналась в убийстве. Однако следствие выявило сомнения относительно личности жертвы, что стало предметом жарких дебатов в суде. Обвиняемая и многие свидетели описали покойного как грубого человека. Выступая перед присяжными, жена также рассказала о сексуальной ненасытности своего мужа. После того как она убила его во время ссоры, она рассказала о содеянном своему старшему сыну, и они вдвоем выбросили тело в реку. Все свидетели в суде порицали мужа и утверждали, что жена-убийца была женщиной скромной и тихой. Обвинение по понятным причинам настаивало на том, что несчастная доля не оправдывает убийство, которое женщина однозначно совершила. Однако совещание коллегии присяжных продолжалось всего несколько минут, после чего они объявили: «Нет, не виновна».

Эта история является еще одним примером того, как жители татарской деревни обращались к властям, чтобы разобраться с серьезными преступлениями (в конце концов, в данном случае тело нелюбимого всеми человека могли просто закопать, не уведомляя полицию). Что еще важнее, это дело подчеркивает отсутствие четкой границы между государственным и местным пониманием права. В императорских судах сосуществовали различные понятия о справедливости. Если обвинение главным образом интересовалось тем, совершила ли обвиняемая преступление, то свидетели и защита фокусировались на том, что убитый Гизетуллин был человеком ужасным, а его жена, убийца, была уважаемым членом местного сообщества. То, что присяжные поддержали вторую линию аргументации, не говорит об их юридическом невежестве. Отнюдь нет, это отражает ключевые элементы российской правовой культуры XIX века: важность вменяемости — в противовес вине, — укоренившуюся в народных правовых чувствах и закрепленную в уголовном кодексе, и публичное состязание сторон, введенное реформой 1864 года. Присяжным предлагалось выбрать одну из сторон, и в данном случае они последовали за аргументами защиты: хотя обвиняемая и совершила убийство, она не несла за это моральной ответственности.

Все это подтверждает мысль, что люди могли рассчитывать на то, что суды не оставят без внимания их собственные правовые соображения. Причин не сообщать властям о преступлении было немного.

В любом случае татары не только заявляли в полицию о преступных действиях, они также обращались с письменными заявлениями в суды. В отличие от устного заявления о преступлении, письменные жалобы предполагали расходы на их оформление и возбуждение процесса. В самом прошении не указывалась сумма денег, которую нужно было за него заплатить. Так или иначе, при определенных обстоятельствах люди были готовы нести эти расходы.

Летом 1884 года, согласно сообщению местной газеты, некий татарин вошел в здание Казанского окружного суда780. В руках он держал письменную жалобу, в которой говорилось об изнасиловании его дочери. Газету