Суд проходил на выездном заседании в Феодосии 11 ноября 1871 года821. Хотя присяжные были согласны с тем, что Абдураим убил свою жену, на вопрос судьи, сделал ли молодой татарин это «в припадке болезни, приведшем в умоисступление», они дали положительный ответ. Это был аргумент защиты, поскольку в российском уголовном кодексе «припадок болезни» считался основанием для признания невиновности. Вслед за присяжными судья вынес решение об освобождении подсудимого и передаче его под опеку отца822. Ни судья, ни присяжные (одиннадцать русских православных и один лютеранин, о чем вскользь упоминается в протоколе) не воспользовались своим правом действовать по своему усмотрению, чтобы осудить татарина, признавшегося в убийстве823. Следуя новейшей медицинской и криминологической теории, они пришли к выводу, что Абдураим совершил убийство, но ответственности за свой поступок не несет824.

В целом это дело отражает влияние популярных в то время научных теорий и судебной практики: идею, что преступники не обладают свободой воли, использование медицинских экспертов, госпитализацию лиц с подозрением на заболевание и упор на невменяемость со стороны адвокатов защиты и присяжных825. Нет никакой империи, угнетающей меньшинства с помощью полиции, судей и присяжных, среди которых преобладают русские. По сути совершенно неважно, что в данном случае речь шла о некоем Абдураиме Вели Акае оглу. На его месте с легкостью мог оказаться условный Иван Петров.

То, что этнические или религиозные различия вряд ли имели значение в большинстве уголовных и гражданских дел, иллюстрируется тем, как люди обозначались в судебных материалах. В судебных протоколах не указывалось, были ли обвиняемые и свидетели «татарами» или «мусульманами». Участников процесса называли по имени, сословию и географическому происхождению (например, «крестьянин Абибулла Гайфуллин, из деревни X, уезда Y, губернии Z»). В государственной системе категоризации людей важнее всего были территориальная принадлежность и социальное положение. Во многих досье, содержащих десятки страниц свидетельских показаний, протоколов судебных заседаний и постановлений, нет ни одного прямого упоминания, что все ключевые действующие лица были татарами-мусульманами. В области уголовного и многих разделов гражданского права этническая и религиозная принадлежность почти не имела значения. Помимо имен и фамилий, именно детали конкретных случаев подсказывают культурную принадлежность людей: например, мимолетные замечания указывают на то, что кто-то общался с «другими татарами», как в последнем упомянутом случае. Часто в протоколах была пометка, что показания переведены с татарского или что присягу принимал мулла. Татарские свидетели и истцы использовали арабское письмо при подписании документов.

Кроме того, свидетельства религиозного разнообразия содержатся и в материалах предварительного расследования. Когда судебные следователи впервые беседовали с подозреваемыми, свидетелями и пострадавшими в деревнях, они поручали своим сотрудникам записывать показания на специальных бланках (см. ил. 2 и 3). Бланки начинались с короткого печатного текста, в котором должностные лица должны были заполнить дату, свое имя, имя допрашиваемого и его роль в рассматриваемом деле (жертва, свидетель, обвиняемый). Свидетельские показания затем вносились судебным служащим от руки. Однако текст не был произвольным, его составляли по определенной схеме. В описанном ранее расследовании против старосты деревни, обвиняемого в поджоге, предварительные показания потерпевшей стороны звучали так:

Зовут меня Кара-Камий оглу, 29 лет, поселянин Феодоскаго уезда, деревни Ингут, магометанин, обряды веры исполняю, под судом не был, неграмотен, по-русски не говорю826.

В своих показаниях татарин дважды упомянул религию. Он назвал себя магометанином и добавил, что соблюдает религиозные обряды. Обе детали говорят о том, что его спрашивали конкретно об этих вещах, а затем судебный служащий облек ответы в бюрократическую форму. «Магометанин» — категория, с помощью которой имперское государство описывало религиозную веру мусульман. Сами татары редко так самоидентифицировались. То, что свидетель «исполнял обряды веры», не имеет никакого отношения к делу. Это был ответ на формальный вопрос, поскольку ни один подданный империи не имел права не исповедовать какую-либо религию. Несоблюдение религиозных обрядов могло караться законом827. Спрашивая, выполняет ли очевидец свои религиозные обязанности, судебный следователь хотел убедиться, что перед ним надежный свидетель.

Одним словом, в документах окружного суда есть некоторые ссылки на религию, обычно в приложениях. Однако интересно то, что эти документы написаны на языке следователя, а не свидетеля. Хотя свидетельства даны от первого лица, их едва ли можно считать расшифровкой реальной речи. Это были краткие изложения ответов на вопросы следователя. Многие из этих свидетельств проходили как минимум через двух посредников: при переводе с татарского на русский язык и при переводе показаний свидетелей в категории судебной системы (территориальная принадлежность, социальное положение, грамотность, вероисповедание и т. д.). То, что показания вряд ли были прямым переводом слов свидетелей с татарского языка (которые не записывали), иллюстрирует начало второй дачи показаний по делу о поджоге:

Зовут меня Менгли Исса Суин оглу, 50 лет, поселянин Феодоскаго уезда, деревни Аппак, магометанин, обряды веры исполняю, под судом не был, грамотен по-татарски, по-русски очень мало понимаю828.

Ил. 2. Протокол допроса. Источник: ГААРК. Ф. 376. Оп. 6. Д. 55. Л. 20

Формулировка и порядок представленной информации практически идентичны показаниям потерпевшего (см. ил. 3). Хоть подобные судебные документы в большей степени отражают язык и мышление государственных чиновников, а не допрашиваемых, в них все же содержатся интересные подробности о жизни в деревне и разрешении конфликтов (как мы видели в случае с подозреваемым в поджоге). Я вернусь к вопросу о языке в разделе о гражданском судопроизводстве. Здесь же я хочу подчеркнуть то, как культурные особенности татар-мусульман были изложены в суде и отражены в судебных документах.

Протоколы судебных заседаний говорят о существовании инструментов, позволявших учитывать многообразие. Многие судебные дела с участием татар начинались с одной и той же процедуры: узнав, что не все истцы, ответчики или свидетели знают русский язык, судья предлагал какого-то человека в качестве переводчика на время процесса. Кандидатуру должны были одобрить все стороны. Это всегда происходило в начале судебного процесса вместе с подтверждением присутствия всех сторон, достаточного количества свидетелей и присяжных, и заносилось в протокол судебного заседания. Обыденный характер этой процедуры говорит о том, что окружные суды не только могли работать с культурным разнообразием, но и были подготовлены специально для этого.

Но это не означает, что суды всегда выполняли эту процедуру. В третьей главе уже упоминалось, что окружные суды не имели средств для найма постоянных переводчиков, и устный перевод, как правило, ложился на плечи стажеров-билингвов, отставных служащих, полицейских или