– Ничего я не утаивал! – Лешич по-прежнему занимал свидетельское место. – Сразу после осмотра и консервации я подал рапорт на имя обер-полицмейстера.

Крутилин громко хлопнул себя по лбу. Точно! Бумага была спущена к нему, но по запарке он не придал ей должного внимания. Ну грязь на голове, ну и шо?

– А почему вы свидетельствуете на стороне защиты? Забыли, где служите? – сорвался Дитцвальд.

– Вовсе нет! Присяжный поверенный Тарусов после опроса предложил мне выступить на суде. Мне официально прислали повестку.

– Напомню товарищу прокурора, – вступился Тарусов, – что присяжным поверенным разрешен предварительный опрос свидетелей. Даже если они служат во Врачебном отделении Губернского правления.

– Вопросы к свидетелю еще есть? – спросил после возникшей паузы Якоб.

– Нет, – ответил Тарусов.

– Нет, – мрачно согласился Дитцвальд.

Как он недооценил Тарусова! Как был убаюкан мнимой легкостью дела! Процесс, по представлению Фердинанда Эдуардовича, должен был свестись к единственному вопросу – получит ли Муравкин ну хоть какое-то снисхождение или обвинение добьется бессрочной каторги. Дитцвальд очень внимательно изучил все бумаги и был уверен в победе: убийца брата не сможет вызвать у присяжных даже каплю жалости.

Откуда взялась эта чертова грязь?

– Подсудимый, вам все понятно? – спросил председательствующий.

Антип кивнул.

– А вот мне не все, – признался Якоб. – Господин Прыжов, сядьте. А вы, господин Крутилин, пожалуйте на передопрос!

Иван Дмитриевич поднялся со скамьи. Он обладал редким для чиновников качеством – умением признавать свои ошибки не только тогда, когда начальство в них пальцем тычет. И, внимательно выслушав сейчас свидетелей и стороны, начальник сыскной полиции понял: дело им провалено! Конечно, не со зла и не из-за корысти. Исключительно из-за спешки, будь она неладна. Петербург огромен, преступлений и мазуриков много, а сотрудников – кот наплакал.

– Вы осматривали голову? – спросил его председательствующий.

– Ну как сказать, ваше высокоблагородие… Подняли мы ее за волосы, подсудимый ее опознал и сразу за сердце схватился, мы ее обратно в мешок и засунули.

Сашенька заметила, что репортеры быстро-быстро застрочили что-то в своих блокнотах, а рисовальщики, закрыв лист с портретом подсудимого, вовсю набрасывают Дмитрия Даниловича. Зрела сенсация! Но только Сашенька знала, каких масштабов.

Околоточный Челышков.

– Как быстро вы прибыли в трактир «Дедушка»?

– Сразу, как Глебка прибежал.

– Глебка?

– Мальчишка. Разносчик. Он от того трактира калачами торгует. Вот хозяин и отправил его в участок.

– Почему пришли один?

– Так день был суматошный! Перед Глебкой баба заявилась, мужа ее возле самого дома какая-то шайка избила, пристав всех подчасков[54]туда и отправил, и господина помощника в придачу. В участке лишь я да письмоводитель остались. Потому-то пристав[55]меня одного и отрядил. Мол, ничего сложного, сам справишься.

– Дверь в нумер была сломана?

– Да там такая дверь, что и ломать не надо!

– Веревки, которым половые связали Сидора, на полу лежали?

– Нет, веревок не было.

Простуженный сквозняками делопроизводитель гнусавым от насморка голосом сообщил, что в комнату для свидетелей явилась Мария Муравкина. Дитцвальд, демонстративно посмотрев на часы, заявил, что ее показания уже заслушаны. Товарищ прокурора страховался – а вдруг новый сюрприз? После отказа Антипа от первоначальных показаний и фиаско со Щерилей Муравкина оставалась единственной свидетельницей, подтвердившей вину подсудимого.

Дмитрий Данилович настаивал.

Якоб давно уже сменил гнев к Тарусову на милость. Поверенный, как и говорили о нем, был умен, хитер и с блеском использовал промахи обвинения. Но вот незадача – возражения защиты пока что вертелись вокруг косвенных улик, суть обвинений была не опровергнута. Надо дать шанс!

– Пригласите свидетельницу Муравкину.

Маруся вошла в зал. Тарусов внимательно следил за Крутилиным, но его реакция оказалась для него все равно неожиданной. Разглядев лицо свидетельницы, Иван Дмитриевич подскочил с места:

– Шо за барышня? Ваше высокоблагородие, это не Муравкина!

Публика зашумела.

– Тихо! Тихо! – Якоб позвенел колокольчиком. – Свидетель Крутилин! Желаете сделать заявление?

– Да!

– Займите место свидетеля. Помните: вы находитесь под присягой!

– Эта женщина, – Крутилин обернулся и вытянул в сторону Маруси указательный палец, – самозванка! Я ее не допрашивал.

– А кого вы допрашивали? – не спрашивая дозволения судьи, спросил Тарусов. – Чьи это показания, полностью подтверждающие виновность моего подзащитного, мы недавно заслушали?

– Протестую! – воскликнул Дитцвальд, хотя ровным счетом ничего уже не понимал.

– Против чего протестуете? – спросил с раздражением Якоб.

Фердинанд Эдуардович пожал плечами.

– Тогда лучше воздержитесь от выступлений. Кто может удостоверить личность этой женщины? – Якоб указал на Марусю, которая после крика Крутилина остановилась в центре зала.

– В зале находится муж этой женщины, ее кум, а также околоточный участка, где она проживала, – подсказал судье князь Тарусов.

– Свидетель Челышков! Отвечайте с места – знаете эту женщину?

– Знаю, ваше благородие. Мария Муравкина, жена подсудимого.

– Свидетель Осетров!

– Подтверждаю, Муравкина! – Калина Фомич пошел пятнами. Сверху Сашеньке было отлично видно, как у него дрожат руки.

– Подсудимый? Это ваша жена?

– Да. – На устах Антипа впервые за процесс забрезжила улыбка.

Стоявший на свидетельском месте Крутилин задал ему вопрос:

– А кто ж к тебе на свидание приходил? Гулящая с Сенной?

– Протестую! – заявил Дмитрий Данилович.

– Обвинение поддерживает вопрос свидетеля, – сказал в пику Дитцвальд.

– Протест отклонен, – заявил заинтригованный председатель суда. – Отвечайте, подсудимый!

Антип в который раз разглядывал затылок Тарусова и молчал. Вчера на радостях он позабыл про визит дамы-репортера, потому адвокату о нем и не рассказал.