Немного дальше — глаза Оскара уже привыкли к темноте — он разглядел дальний берег, простирающийся в море, как рука, держащая в пальцах мигающий огонек маяка. Звезд не было.

Тропинка вывела его на широкую дорогу, застроенную каменными особняками в викторианском стиле, с большими садами. Первым был дом священника. Оскар запомнил его местоположение еще шестьдесят лет назад, бабушка иногда приводила его сюда выпить чаю и поиграть с детьми. Он помнил и дом, и семью священника, здесь обитавшую тогда, но забыл имена детей.

Над дверью горел свет. Оскар открыл калитку, закрыл ее за собой и пошел по дорожке. Под ногами скрипел гравий. Входная дверь была выкрашена в ярко-голубой цвет. Оскар нажал кнопку звонка.

Внезапно его пробрала дрожь. Наверное, от холода и сырости, подумал он. Слышно было, как открылась другая, внутренняя дверь, а затем распахнулась ярко-голубая входная, и Оскара ослепил свет. На пороге стоял Питер Кеннеди, приветливо, тепло улыбающийся. На нем был толстый свитер «поло» и потертые вельветовые брюки. Вид у него был приятно домашний.

— Оскар! Входите! — И он взглянул через плечо Оскара в сад. — Вы не на машине?

— Нет, пешком.

— Вы храбрый человек.

Оскар вошел в холл. Турецкий ковер, вешалка из темного дуба, старинный сундук, на котором лежит аккуратная пачка церковно-приходских журналов. На столбик лестничного марша нахлобучено кепи для верховой езды, около ступенек — пара футбольных бутсов. Тут же — стопка выстиранного белья, оставленного в надежде, что кто-то услужливо отнесет его наверх…

— Снимайте пальто. Детей нет дома, так что он весь в нашем распоряжении. У меня в кабинете затоплен камин. Я полдня там провел — писал давно обещанную статью для «Сазерленд таймс».

Оскар снял перчатки, куртку и шляпу, и Питер Кеннеди положил их на старинное кресло.

— Давайте пройдем туда.

И Питер направился в кабинет, комнату с закругленным вверху окном, центральную по фасаду. Наверное, когда-то она служила столовой. Тяжелые шторы были задернуты, горели три лампы: одна на огромном, заваленном бумагами письменном столе и две — по обе стороны камина, у которого стояли два старинных кожаных кресла. На стенах висели книжные полки, и после пустой Усадьбы, в которой гуляли сквозняки, здесь возникало ощущение спасительного тесноватого полумрака и тепла. Как если бы ты снова оказался в материнской утробе.

А кроме того, здесь чудесно пахло мхом. Запах исходил от аккуратно сложенных брикетов торфа. И он сказал:

— Торфяной огонь. Давно забыл этот запах. Только здесь, в Кригане, выводя собаку по вечерам, я иногда ощущаю его. Надо раздобыть себе торф.

— Мне очень повезло. У одного из моих прихожан есть торфяной участок, и он постоянно меня снабжает. А теперь идите сюда, усаживайтесь поудобнее. Не хотите ли чашечку кофе?

Оскар ответил не сразу, и Питер взглянул на свои наручные часы.

— Без четверти шесть. Мы успеем опрокинуть по стаканчику лафрога. Я его держу в доме исключительно для особых случаев.

Ячменный виски. По-шотландски — лафрог. Устоять было невозможно.

— Сейчас я бы предпочел его всему остальному, — признался Оскар.

— Так я и думал, поэтому все приготовил.

Оскар посмотрел на стол. Рядом с компьютером, стопкой книг, довольно беспорядочным нагромождением бумаг и телефоном стоял маленький чистенький поднос с бутылкой лафрога, двумя бокалами и кувшином воды. Какой уж тут кофе! Оскар был тронут.

— Девушки наши еще не вернулись?

— Нет.

Оскар опустился в одно из кресел. Оно оказалось удивительно мягким и удобным. Вверху, посреди каминной полки, стояли часы, наподобие тех, что дарят уходящим на покой священникам или учителям после сорока лет беспорочной службы. У часов было мягкое, четкое и приятное тиканье, как у тщательно заведенного метронома.

— Они после покупок собирались угоститься чайком.

— Ну разумеется. Надеюсь, они останутся довольны.

Питер наполнил бокалы, подал один Оскару и устроился напротив.

— Слэнте!

— Доброго здоровья!

Лафрог был как нектар, чистый, чудесный, обжигающий.

Питер продолжал.

— В Бакли сейчас не слишком весело. Большая часть рабочих не у дел. Ткацкая фабрика остановилась, а для тамошних искусных ткачей и вязальщиков найти другую работу сложно.

Оскар нахмурился.

— Ткацкая фабрика? Не Мактаггерта ли?

— Именно она.

— Она разорилась? Понятия не имел. Это удивительно. Все равно как если бы рухнули Геркулесовы столбы. А что случилось?

— После смерти старика его сыновья к бизнесу интереса не проявили. Рабочие получили небольшую финансовую поддержку, и сами стали заниматься производством. Все было в порядке, а потом случилось наводнение. Река вышла из берегов и затопила всю местность. Почти все оборудование погибло. Разорение полное.

— Неужели фабрике конец? — ужаснулся Оскар.

— Говорят, ее перекупил один из лондонских текстильных магнатов, «Старрок и Суинфилд», но пока ничего существенного не происходит, и люди в Бакли начинают опасаться худшего.

— Какая трагедия, — нахмурился Оскар. — Я об этом ничего не слышал. Хотя я сейчас не слишком внимательно читаю газеты, особенно городские известия. А здесь покупаю только «Таймс» и «Телеграф», где нет местных новостей. И, кроме миссис Снид, ни с кем не разговариваю. Вот почему я здесь. Я пришел извиниться. Должен был раньше прийти, но не собрался.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я понял, что тогда застиг вас врасплох. Надо было выбрать более подходящий момент для знакомства. Надеюсь, вы не слишком расстроились?

— Сам не знаю, что на меня нашло. Это просто смешно.

— Пожалуйста, не думайте больше об этом. Ничего страшного не случилось. Но в следующий раз вы обязательно должны выпить со мной чашку чая или чего покрепче, на ваше усмотрение. И вообще, вам надо бы вступить в клуб. Когда погода наладится, мы бы могли с вами сыграть гейм. Вы играете в гольф?

— Когда-то, мальчиком, играл с бабушкой, но даже тогда особой ловкостью не отличался.

— И все же я с удовольствием сыграл бы с вами.

— Но у меня нет клюшек.

— Можно взять в клубе. Невозможно жить здесь и не играть в гольф. Ваша бабушка играла хорошо. Я слышал о том, какая она была ловкая — два года подряд становилась чемпионом среди женщин. Жаль, что мы не были знакомы. Она умерла до нашего приезда сюда. Но мне рассказывали, что она была женщиной исключительных дарований.

— Да.

— И музыкантшей тоже.

— Да, и отличным садоводом. Она была очень талантливым человеком.

Оскар сделал еще глоток и поставил стакан на столик рядом с собой. В мягком свете лампы виски засиял, как драгоценный камень. Оскар сказал: