В тот день она сказала, что повезет Франческу на праздник сожжения чучела Гая Фокса, и я подумал, что надо бы с ними поехать, но ко мне должен был прийти плотник, договариваться насчет нового забора для конюшни. Я не хотел откладывать это дело на потом. Кроме того, планировался лишь детский праздник, чаепитие и фейерверк. Я думал, часам к семи вечера они уже приедут домой.

Это был детский праздник, но взрослые тоже присутствовали, и в большинстве своем друзья Глории. И после фейерверка, пока дети бегали по саду с бенгальскими огнями, взрослые решили выпить.

Не знаю, сколько выпила Глория. Слава Богу, вскрытия не было. Но ехать было трудно — полил сильный дождь, и дороги превратились в сплошные потоки. Там что-то ремонтировали на дороге, и мигали предупредительные огни. Может быть, они сбили Глорию с толку… Мы этого никогда уже не узнаем. Водитель грузовика говорил, что ее автомобиль летел прямо на него и он резко свернул в сторону. Но уже ничего не мог поделать. Машина Глории мгновенно превратилась в груду металла. Глория и Франческа погибли.

Мне сообщила об этом полиция. Такой приятный молодой сержант. Бедняга. Не могу описать свою реакцию, потому что я тогда ничего не почувствовал. Никаких эмоций. Пустота. И только потом, постепенно, эту пустоту вытеснили ярость и злоба против чего-то или кого-то, допустившего, чтобы такое случилось со мною. До сих пор я жил словно в скорлупе. Я ужасался, глядя по телевизору на разрушенные деревни, детей, умирающих с голоду, стихийные бедствия, но все это происходило с кем-то, где-то… А на этот раз это был я. То была моя жизнь. Моя жена. Мой ребенок. И если я иногда сомневался, что Бог существует, то теперь разуверился окончательно.

Местный священник приехал ко мне. Говорил, что Бог милостив, что он посылает людям столько страданий, сколько они могут вынести. И я закричал, что готов быть слабодушным, только чтобы мой ребенок жил. А потом я его прогнал. Мы часто несправедливы к другим, когда чувствуем себя виноватыми. Я ведь знал слабое место Глории. Я должен был поехать с ними и сам вести машину. Если бы только… Вот это «если бы» стало кошмаром моих дней.

— «Если бы» всегда приходит потом. Это бесполезное, никчемное самоедство. А на самом деле причиной трагедии стало стечение ряда обстоятельств. Ведь вы тоже могли бы погибнуть, и в сердцах тех, кто вас всех любил и знал, осталась бы рана еще глубже… Если честно, то я и сам не нахожу ответа на вопрос, за что людям приходится столько страдать. И считаю объяснения некоторых священнослужителей чем-то на грани кощунства. Надеюсь, никто не пытался утешить вас, говоря, что Богу Франческа нужнее, чем вам. Я бы никогда не мог славить Господа, который вдруг, по собственной прихоти, украл мое дитя. Мне такой Бог казался бы аморальным чудовищем.

Оскар был ошеломлен.

— Неужели вы действительно так думаете?

Питер кивнул.

— Да, я искренне в это верю. Тридцать лет служения церкви научили меня, что нельзя говорить, когда умирает молодой человек: «такова Божья воля». Мы просто недостаточно знаем о Промысле, чтобы говорить такое. И я убежден, что, когда Франческа погибла, сначала было разбито сердце Бога.

— Мне хочется жить, идти вперед. Снова обрести способность все принимать. И отдавать. Мне не нравится только брать. Моей натуре это чуждо.

— Оскар, все наладится. Благодаря вашей профессии церковь всегда была значительной частью вашей жизни, и вы так же хорошо знакомы с великими библейскими постулатами жизни и смерти, как и я. Просто сейчас, из-за боли утраты, они потеряли для вас смысл. И некоторое время вам, очевидно, будут нужны не люди, которые цитируют Библию наизусть, а близкие друзья, готовые выслушать вас, когда вам захочется поговорить о Франческе.

Оскар подумал об Элфриде, и Питер помедлил, словно давая ему возможность возразить. Но Оскар промолчал.

— Жизнь прекрасна, — заговорил опять Питер. — И ее основные ценности остаются с нами. Красота, плоды земные, любовь и понимание. Позднее, ибо вряд ли это возможно сейчас, вам потребуются и другие люди, которые поддержат ваши усилия начать жизнь сызнова. Не отталкивайте их. Отнеситесь к ним доброжелательно. Они помогут вам двинуться вперед, храня и лелея в памяти счастливые моменты прошлого, и противостоять горестям без злобы и раздражения. Как прежде.

Оскар припомнил прошлую ночь, когда мысль о Франческе впервые не вызвала у него горьких слез утраты, но наполнила душу покоем. Может быть, это начало выздоровления? Возможно, и разговор с Питером поможет залечить раны? Неизвестно. Он знал только, что ему стало легче, он чувствовал себя уже не таким беспомощным и одиноким, как прежде. Может быть, все действительно как-то наладится?

— Благодарю вас, — сказал он Питеру.

— Друг мой, жаль, что я не могу сделать для вас большего.

— Не сожалейте. Вы и так уже сделали достаточно.

Люси летала самолетом всего два раза в жизни: во Францию, куда семья школьной подруги пригласила ее на летние каникулы, и на Нормандские острова с мамой и бабушкой. Была Пасха, и они жили в таком отеле, где к обеду следовало переодеваться. Оба раза Люси страшно волновалась, но старалась делать вид, что она бывалая путешественница.

Мать, видимо, желая избавиться от жгучего чувства вины, в котором она сама себе не решалась признаться, повела ее в «Гэп»[14]и накупила кучу «шикарных» вещей. В дорогу Люси надела новые утепленные джинсы на красной подкладке, светлые замшевые ботинки на толстой каучуковой подошве и ярко-красный стеганый пуховик. А еще ей купили два толстых свитера, синий и белый, черную мини-юбку, две пары плотных черных колготок и рюкзак из темно-синей парусины, отделанный красным кантом. Люси сложила в рюкзак дневник, кошелек, щетку, расческу и плитку шоколада. Накануне вечером она вымыла голову, а утром зачесала волосы назад, собрала в длинный конский хвост и стянула лентой. Она чувствовала себя прекрасно. И все благодаря Кэрри.

Сама Кэрри была, как всегда, элегантна: в высоких сапогах, шерстяном пальто и шапке из чернобурки. Люси видела, как люди оборачиваются и смотрят вслед Кэрри, толкающей тележку с их чемоданами. Жаль только, что она простудилась. Не настолько, чтобы плохо выглядеть, просто чувствовала некоторую слабость. Кэрри сказала, что ощутила признаки недомогания пару дней назад. Правда, везде ходит грипп, но у нее всего лишь простуда, она напилась лекарств и выздоровеет сразу же, как только вдохнет чистый, морозный воздух Шотландии.

Они зарегистрировались, прошли контроль и стали ждать, когда объявят их рейс. Люси успокоилась. С тех пор как было решено ехать на Рождество в Шотландию, она не только считала дни, но и терзалась дурными предчувствиями. Что-то непременно помешает ей уехать с Кэрри. Кто-нибудь заболеет или бабушка передумает отпускать ее к Элфриде Фиппс, которую она так не одобряет и с которой Люси мечтает познакомиться. Или у Рэндала Фишера случится инфаркт, и Люси велят остаться дома.