Гусак вздохнул обреченно.

– Пиши, майор!

Гусак достал из ящика стола лист бумаги, положил его перед собой.

– Пиши, майор, – повторил Гринчук. – Потом дашь списать лейтенанту. Я его тут по одному важному делу пошлю. Когда закончите с писаниной – звякнешь в роту ППС и дежурному по району, попросишь забрать засранцев.

В кабинет сунулся Трофимов.

– У Бортнева все нормально? – спросил Гринчук.

– Это… Ссадины залили, лицо вытерли, кровь остановили… Оружие и вещи вернули.

– Ладно, – кивнул Гринчук, – тебе майор потом все объяснит, а пока ты отправишься к вашему рынку и в одном из контейнеров лично, подчеркиваю – лично – найдешь служебное удостоверение прапорщика Бортнева. Тебе на все это – двадцать минут. Я жду.

Браток стоял в коридоре, потирая запястье правой руки.

– Как самочувствие? – спросил Гринчук.

Браток отвернулся.

– Не хочешь зайти к сержантам, поговорить? – спросил Гринчук.

Браток молча вошел в комнату, где несколько минут назад был прикован наручником к трубе. Теперь его место занимали сержанты. Их куртки, оружие, рации и остальное снаряжение было сложено аккуратной кучкой в углу комнаты. Лица были бледны, а Шкурпит еще и держался рукой за бок.

– Мне выйти? – спросил Гринчук.

Браток молча подошел к сержантам.

Гореев заскулил, а Шкурпит попытался отползти.

– Извините, – сказал, заглядывая в комнату Трофимов. – Откройте, пожалуйста, входную дверь.

Гринчук недоуменно оглянулся.

– Вы забрали ключ, – напомнил лейтенант.

– А, – Гринчук полез в карман. – У вас тут есть водка?

– Нету.

– Не ври.

– Нету, вчера допили, а сегодня…

– Ладно, на обратном пути – купишь бутылку. Две.

– Понял, – Трофимов убежал.

– Так мне выйти? – еще раз спросил у Братка Гринчук.

– На хрен, – сказал Браток.

Отошел в угол комнаты и поднял то, что осталось от его мобильника.

– Телефон разбили, сволочи…

– У тебя есть личные пожелания по поводу сержантов? – спросил Гринчук.

Браток помотал головой и вышел из комнаты.

Гринчук нагнал его на улице, возле подъезда:

– Подожди.

Браток остановился.

– С ними я разберусь, – сказал Гринчук.

– А какая мне разница? – Браток обернулся к подполковнику. – Мне разница какая? Я от этого перестану быть Братком? Я стану ментом, и меня не будут вот так вот мудохать ногами по лицу? Так они знали, что я мент, они ксиву видели, но все равно я для них не был человеком. Я им помешал девку прессовать, а когда они меня начали топтать, девка молча слиняла, чтобы не связываться. Понимаете? Понимаете?

Браток это «понимаете» выкрикнул, и парень, осторожно шедший по утоптанному скользкому снегу оглянулся на этот крик. Поскользнулся и сел.

– Понимаю, – сказал Гринчук.

– Ни хрена вы не понимаете, – сказал немного тише Браток, оглянувшись на парня, который как раз поднялся на ноги. – Ни хрена. Я не стал ментом, когда вы мне дали корочку. Мне показалось, что я стал ментом. И вам показалось. А на самом деле все стало даже хуже. Я раньше не лез никуда, где не мог справиться. Я мог подписаться за девку на дискотеке, но там все было просто – набил уродам рожи и все. А здесь…

К подъезду подошла старушка.

– Простите, – спросила она у Гринчука, – а участковый у себя?

– Он занят, – сказал Гринчук, – у него письменный экзамен.

– Экзамен? – изумилась старушка.

– Ага, – кивнул Гринчук. – Сочинение на заданную тему.

Старушка задумалась.

– А скоро он освободится?

– Сегодня – вряд ли.

– А мне быстро, – сказала старушка, – мне только про соседа сказать.

– Завтра, бабуля, завтра.

– Так они завтра не будут работать, они только два раза в неделю…

– Будут, бабуля, – заверил Гринчук. – Завтра – точно будут работать.

Старушка недоверчиво покачала головой, посмотрела на дверь подъезда, словно прикидывая, будут ее останавливать эти странные парни, если она все-таки пойдет к участковому.

– Ладно, – махнула рукой старушка, – потом зайду.

Гринчук обернулся к Братку:

– Надоело быть ментом? Решил к Гире вернуться?

– К Гире? А меня туда кто-нибудь возьмет? Кто-нибудь из пацанов со мной вообще базарить станет? Я ведь ссучился… И каждая падла своим долгом считает мне об этом сказать. Ссученный Браток. Ментам стучит. Знаете, сколько у меня корешей было? Знаете? А сейчас сколько осталось?

Браток засмеялся. Подсохшая, было, губа треснула, и на ней выступила капля крови. Словно темно-красная ягода.

– И всем на хрен не нужно, кто ты на самом деле, человек или дерьмо. Поменяют на тебе бирочку и ты вроде как изменился. Вот вы, Юрий Иванович, вы ведь сейчас все это решили со мной, потому, что у вас есть ксива и связи наверху. А если бы вы были просто прохожим, вон как тот или тот, – Браток махнул рукой на прохожих, – что бы вы смогли сделать? Что?

– Ничего, – тихо сказал Гринчук.

– То-то и оно, – выкрикнул Браток. – Есть корочка – вы все можете. Нет корочки – вы что, стали дерьмом? Вы же не изменились, только название поменяли. И я… Пока был Братком – был классным парнем, имел много друзей и подруг. А потом стал ментом и что? Я ведь им ничего не сделал.

– А ты полез к сержантам почему? – спросил Гринчук.

– Дурак потому что!

– А если бы ту девку прессовали не сержанты, а твои бывшие приятели – полез бы?

Браток промолчал.

– Подлез бы, – сказал Гринчук. – Полез бы, как миленький. И с сержантами ты сцепился потому, что почувствовал себя ментом.

– Нет.

– Хорошо, не ментом, но уже и не Братком. Понимаешь? Корочка тебя изменить не может, но ты бы ее и не взял, если бы сам не хотел. А на счет того, что мне не понять… – Гринчук потер мочку уха. – Я когда только в органы пришел, думал, что теперь все будет правильно. Шел уже после работы домой, а там в парке, зимой как раз, трое девку… Не знаю до сих пор, насиловать они ее хотели в сугробе, или просто ограбить. Я, естественно, бросился туда и схлопотал удар ножом. В сантиметре от печени. Все убежали. Девка тоже убежала. А я остался лежать в снегу. Минус двадцать, я в курточке и с дыркой… Лежал и молился, чтобы девка позвонила в милицию.

– Позвонила? – спросил Браток.

– Два раза… – усмехнулся Гринчук. – Меня священник нашел из церкви на кладбище, отец Варфоломей. Он там вечерком на лыжах катался.